СВВМИУ.ru

[гарри]

Глава 4 часть2


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

АВТОНОМКА*


Лодка вдаль уходит ночью,
Разрывая море в клочья.
Разрывая узы счастья
с берегом родным.
Будут звезды, как цветочки,
Слать ей вслед тире и точки
И моргнет ей вслед маяк с
земли…
(C. Иванов Лодка вдаль уходит )

Настала очередь подводной лодки капитана 1 ранга Маркова идти на боевую службу в океан.
В плане борьбы за мир. Куда – то очень далеко, но никто не знал - куда. Штурман Петров сказал, что получил карты на весь Мировой океан. Готовили экипаж месяца два почему-то целыми отделами главка ВМФ. Наверное, серьезное дело намечалось... Это как раз в сентябре 1973 года, когда в Чили Пиночет устроил заварушку. Заместителя командира по политической части товарища Илина В.И. пришлось, об-тыть, везти с собой, как штатного. Его, правда, подкрепили опытным политработником из политуправления. Высокий моральный и боевой дух поддерживал в экипаже штатный новичок, а опытный политотдельский кадр играл в нарды, смотрел фильмы, читал книжки и, умудренный опытом многолетней службы, ни в какие корабельные дела не лез.. Когда на 12-е сутки похода вышел из строя ДУК (устройство для удаления контейнеров) и отсеки стали обрастать мусором по самые уши, ничего не оставалось делать, как надувать отсек воздухом, создавая противодавление, разблокировать крышки и ремонтировать устройство.
Командир Марков был конечно недоволен, с точки зрения соблюдения скрытности, но по - другому никак не получалось, как ни старались. ”Фараон” послал в 9-й отсек механика Владимира Малых и молодого карьериста, зама Илина, для „поддержки штанов” и боевого духа.
В отсеке собрали аварийную партию, подготовили инструмент и индивидуальные спасательные средства. Зам вертелся рядом, сморкался, сопел и задавал дурацкие вопросы.
- Валерий Иванович, здесь не музей, я не экскурсовод, а у нас дело! Не мешайте нам, пожалуйста, - деликатно попросил механик представителя партии в вооруженных силах и подвинул экскурсанта. В отсек дали воздух высокого давления для сравнивания с забортным.
- Владимир Константинович, а зам-то свинтил в восьмой,- - ехидно заметил старшина команды трюмных мичман Гу-димов
- Да и Бог с ним. Оно тебе тут нужно? – буркнул мех, наблюдая за давлением в отсеке по манометру. Илин вовремя убыл в 8-й, чтобы не испытывать свою военно-морскую и политическую судьбу. Чем черт не шутит, вдруг - вода… Высокий моральный дух в аварийном отсеке он поддерживал из смежного. Разблокировали и открыли крышки устройства. В 40 - сантиметровой, по диаметру, трубе бушевала забортная вода.
- Боцман! Вацлав, держи перископную глубину, ради Бога! Провалишься – утонем к чертовой матери! - удерживая за ноги, сунули щуплого механика в трубу головой вниз. Мех выудил застрявший в нижней крышке ДУКа обломок электрода. Устройство собрали, сняли с отсека давление и инцидент был исчерпан. Подводная лодка нырнула в родные глубины и пошла дальше, в океан. У Азорских островов командир вскрыл пакет и, прицелившись между двумя горушками, проскочил через Гибралтар в Средиземное море на 100 метрах глубины под многочиленными лайнерами наверху.
Чап-чап-чап их винтов слышались отчетливо - вода хороший акустический проводник.
- Лодка легкая, всплывает, не могу держать глубину, -вдруг заявил боцман Гучкас на горизонтальных рулях.
А это еще что за черт? Начали принимать воду в уравнительную цистерну.
- Лодка тяжелая – тонет, - опять боцман. Малых и Шарому пришлось заниматься странной дифферентовкой. Вывешенная лодка в проливе вдруг стала трудно управляемой, она становилась то легкой и норовила самостоятельно всплыть, то вдруг тяжелела и боцман Гучкас с трудом удерживал ее от провала. А ларчик открывался просто – в проливе верхний слой, до 100 метров, вливается из Атлантики в Средиземное море, нижний слой – вытекает в океан, но оба потока - с разными удельными плотностями. Закон Архимеда ситуацию объясняет очень доходчиво. Да, кабы знать эти фокусы с течениями… Это узнали только потом, по возвращении. А пока… пришлось выслушивать командирское неудовольствие и каждые 15 минут то откачивать из уравнительной для облегчения, то , наоборот, принимать из-за борта.
Полюбовавшись в перископ на итальянский город Неаполь, пошли дальше и попутно, в учебных целях, отработали торпедную атаку на круизный лайнер, шедший туристическим маршрутом с отдыхающими на борту. Илин заметил командиру, что негоже, мол, грозить торпедами мирному теплоходу в связи с возможными международными осложнениями, на что “фараон”, не отрываясь от окуляров, проворчал:
- Комиссар, брось свои армейские замашки. Каждому – свое! Они на круизе блядей е…т, а мы здесь учимся военому делу настоящим образом! - зам обиженно замолк.
- Папуасы! - безадресно выругался командир и сложил ручки перископа.


*автономка – сленг, одиночное плавание боевого корабля в океане


Бдительность.

Удвоим тройную бдительность!
( Флотский лозунг. )

- Возвращаются все, кроме лучших друзей…, - писал карандашом на пластиковой доске вахтенный механик подводной лодки командир первого дивизиона Слава Соломин, вспоминая любимого Высоцкого.
3 часа ночи, глубина - 100, обе - малый вперед турбинами, 30-е сутки плавания. Вспоминал, чтобы не уснуть на "собачьей" вахте - с 0 до 4-х. "Собака" - так называется эта вахта, особенно нелюбимая моряками. После бурного дня, заполненного старпомовскими планами, всплытиями на сеанс связи, переснаряжением регенерации, учениями и другими не менее "приятными” и содержательными делами, спать хочется смертельно. Вволю отоспавшийся заместитель командира по политической части Илин явился в центральный пост для выполнения своих служебных обязанностей, как он их понимал, и материализовался за спиной…Читает:
- Возвращаются все, кроме …, - и в бдительной башке зама возникает план партбюро на тему: “Персональное дело вахтенного механика Соломина. Паникерство, разложение личного состава на боевой службе!” Чувство личной ответственности за моральное состояние членов экипажа не дает ему покоя. Да и затухающий огонек политработы нужно поддуть - уже тридцатые сутки плавания.
- Это же надо так! Когда весь советский народ…, об-тыть, – захлебывался зам, - а тут такие пораженческие настроения! - но персонального дела не получилось. Корабельный интеллектуал – штурман Петров, знавший всего Высоцкого наизусть, зачитал вслух всю песню и члены партбюро хохотали до слез над бдительным замом. Но Илин не имел права помнить Высоцкого, поскольку тот был не то, чтобы не в моде, наоборот – дико популярен, но к официальному употреблению запрещен:

- Возвращаются все, кроме лучших друзей
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, кроме тех, кто нужней…

Вахтенный механик Слава Соломин реабилитирован. Однако Илин не успокоился и прочел целую лекцию о моральном духе, боевой готовности и ненависти к вероятному противнику. Такая у него была ответственная задача. Но времена были уже не те - веяло свежими ветрами.

Доктор Ревега

Хитрый, как змея, и выпить не дурак…
(Медицинская эмблема на погонах – чаша со змеей ...)

На тридцатые сутки похода, хорошо отоспавшись, доктор подводной лодки Николай Иванович Ревега стал чаще появляться на людях. Ранее – только на пробы пищи на камбузе, да на неизбежные планерки у старшего помощника. Боевой пост этого главного корабельного “лодыря” находится прямо в его каюте, где между шкафчиками с препаратами группы А и Б, уютно устроена узкая коечка. Доклад о готовности к бою и походу лекарь производит не отрывая голову от подушки, заботливо застеленной вафельным полотенцем. Когда доктор выползает из своего убежища по службе или по нужде, на сытой, заспанной физиономии отчетливо проявляются вафельные следы. Эскулап проявляет недюжинное служебное рвение и упорство перед походом, чтобы выявить хворых, нытиков или с зубными проблемами, чтобы подлечить их на береговой базе, или, еще лучше, списать от греха, чтобы не иметь с ними проблем в море и не испытывать свою профессиональную медицинскую судьбу.
- Зубы надо оставлять на берегу! - это его мудрое изречение. При этом он тщательно скрывал от экипажа наличие у себя портативного зубосверлильного аппарата, чтобы не нарываться на просьбы оказать стоматологическую помощь. Портативная бормашина! Трудно представить себе это “удовольствие” от общения с нею, как для пациента, так и доктора! На этой почве Николай Иванович и поругался с начальником химической службы Крапивиным, у которого вдруг заныл зуб.
Химик какими-то путями прознал про бормашину и потребовал у Ревеги вмешательства корабельной медицины. После долгих препирательств помощь была оказана, но на условиях строгой секретности, хотя Сашкины вопли были отчетливо слышны через плотно закрытые двери изолятора, где проходила операция.
Достал щипцы, новокаин,
Иголки, йод, нагрел водицы,
Себе и химику морфин
Ввел тут же - прямо в ягодицы.
А обычно вся лечебная деятельность доктора в море заключалась в терапии любых заболеваний аспирином и анальгином, которые он выдавал, ломая таблетки пополам. Моряки - народ-то в основном здоровый. Воспрявши от сновидений, доктор вдруг ополчился на кока Перелогова и устроил настоящую ревизию камбузных помещений. Результат нашел отражение в рукописном диалоге в журнале пробы пищи, этом историческом документе боевых событий интендантской службы.
- На камбузе тараканы! - врач, майор мед. службы Ревега.
- Что с ними делать? – кок, мичман Перелогов.
- Уничтожать! – врач, майор мед. службы Ревега.
- Чем? – кок, мичман Перелогов.
- Подручными средствами! – врач, майор мед. службы Ревега.
- Уничтожил вручную трех тараканов, что делать дальше? - кок, мичман Перелогов.
- Продолжайте, – врач, майор мед. службы Ревега.
- Убил еще пятерых, продолжают размножаться, меньше не становится! - кок, мичман Перелогов.
После этой выразительной коковой фразы доктор как- то увял, прекратил переписку и утратил интерес к тараканьей теме, поскольку продолжение ее грозило ему профессиональным фиаско. Средств массового истребления ″пруссаков″ для победного завершения проблемы с насекомыми в море у потомка Гиппократа, естественно, не было.
- Тараканов нужно оставлять на берегу, – философски изрек кок, мичман Перелогов, и был, конечно, по своему прав. Пришлось мириться с рыжими соплавателями.
А доктор перешел к следующей теме, поскольку в нем бушевало служебное рвение и жажда профессиональных подвигов.

Всеобщая витаминизация

Будем лечить, или пусть живет?
(Из медицинского анекдота)

Николай Иванович вдруг ужесточил контроль за закладкой в пищу поливитаминов. Полукилограммовые банки с желтыми драже брали в поход в несметных количествах, и, при дефиците объема провизионок, их рассовывали по разным корабельным углам в отсеках - за трубопроводы, короба вентиляции, распределительные щиты, шкафчики для одежды. При качке они, естественно, оттуда выкатывались и с грохотом носились под ногами. Старпом зеленел. Предполагалось, что, готовясь к бою и походу, в отсеках все закреплено по – штормовому. Теперь командир ядовито интересовался у старшего помощника Пергамента - “Шмаги”:
- Евгений Петрович, а что это у нас там катается и грохочет по отсекам? Ты не в курсе?, - Евгений Петрович был в курсе, срывался с места, как ужаленный, и несся по отсекам, рассыпая по дороге “фитили”.
Поливитамины хорошо шли у личного состава горстями с сухарями и водой на ночных вахтах, после чего поначалу высыпала крапивница, а моча становилась оранжевой.
Но молодые организмы быстро адаптировались и все было бы хорошо, если бы доктор не проснулся. Потомок Гиппократа поинтересовался на камбузе - как закладываются в пищу поливитамины, и, узнав, что – никак, профессионально возмутился. Основательно намылив шею интенданту, доктор велел немедленно исправить положение и уже в обед команда получила вместо компота какую-то вонючую сладковато - горькую, ни на что не похожую жидкость. Возмущению экипажа, от офицера до последнего матроса, не было предела. Набросились на интенданта, но тот умело свалил все на доктора. А лекарь заявил – инструкция, авитаминоз, все такое, и - не отменил. Матросам вкус компота никак не напоминал вкус витаминов, которые они систематически употребляли и пошел слух, что доктор сыплет в компот таблетки „от “баб”. И – пошло… Самые озабоченные своим будущим гурьбой повалили к командиру. Отец – командир Марков, он же “фараон”, вызвал доктора и попросил отменить процедуру:
- Николай Иванович, - увещевал доктора командир, -
они и так их употребляют немеряно!
- Товариш командир, у меня инструкция, - закусил удила
доктор и уперся. Он совал под нос “фараону” какие-то медицинские бумажки - инструкции, приказы, наставления и стращал жуткими последствиями авитаминоза. Командир тоже был служакой и, после долгих переговоров, сдался. Экипаж еще два дня горестно употреблял эту верблюжью мочу вместо компота, а на третий день компот вдруг похорошел и жизнь опять обрела смысл. У всех.... кроме доктора. Эскулап продолжал с омерзением глотать эту жижу за обедом в кают - компании, едва сдерживая гримасу отвращения. Все остались при своих интересах. Только у вестовых офицерской кают-компании прибавилось хлопот – сыпать в докторский компот витамины и следить, чтобы кружки за столом не перепутали.
В экипаже еще долго обсуждалась тема таблеток “от баб”, а кое - кто даже утверждал, что ощутил первые симптомы.

Как началась война

Кому война, а кому - мать родна…
(общеизвестная поговорка )

Что-то приключилось со связью. И не приключилось, а ее просто нет. Могилевич с виноватым видом метался между своими приемниками-передатчиками, но “квитанции” с Большой земли на свое радио получить так и не смог. Пашка осторожно доложил командиру, что по его предположениям водорослями и планктоном затянуло корпус, рубку, выдвижные устройства, антенны связи и поэтому…
- Вечно у вас все не слава Богу, - проворчал Леонид Васильевич, поскольку стало ясно. что при таком раскладе нужно всплывать и чистить антенны, а обстановка-то боевая, американский авианосец рядом со всем своим противолодочным окружением, - ну смотри, Могилевич! - местный “маркони”, виновато поджав хвост, скрылся в своей рубке.
Но без “квитанций” нельзя. Без “квитанций” подводники не знают - получила Москва их сообщение или нет. Ведь если радио в штабе не получено, то субмарина считается потерянной и Москва может предположить - что-то случилось. Через установленное нормативами время начнется поиск. Разыскивать пропавшую подводную лодку занятие трудное, дорогостоящее, а в условиях боевых действий в Средиземном море вообще немыслимое.
Но без связи подводники не имеют разведсводок, не знают, что сейчас творится в море и в мире, что там дома, как там их родные. Мироощущение ограничено замкнутым пространством и отсутствием информации. Вырабатывается своеобразная психология и складывается микромир. Мудрый в житейских делах капитан - лейтенант Лисицын объяснил, человек такая скотина, что привыкает ко всему. Всплыли субтропической ночью и, вдыхая ароматный морской воздух, чистили антенны от толстого слоя зелени, подтягивали крепеж. Надышались, накурились, погрузились. Радиосвязь наладилась, уже пошли разведсводки и бытовая информация о том, о сем - что, где, когда. Нестерпимо хотелось повидать того урода, который эту информацию готовил и набить ему морду, такая она (информация) серая и бестолковая, попросту - никакая. Морда, сочиняющая ее, наверное, такая - же - серая… Ни уму, ни сердцу, ни...О соцсоревновании и чуть-чуть о погоде… И как лыжница Сыромятникова одержала победу в гонке на 10 км. Хорошо, что старший от политотдела догадался еще на берегу записать на магнитофон приветы от офицерских жен и Шарый на третьем месяце похода услышал родной Настин голос. Приятно-то как!
День за днем на позиции лодка нарезает галсы - то по диагонали, то по периметру. Иногда меняет глубину. Проходят тренировки для поддержания и повышения „боевого мастерства”, как выражается заместитель командира по политической части. Будет приказ и экипаж исполнит то, чему научился… Полетят ракеты, если дело дойдет! Артиллерист - ракетчик, который главный на кнопке, глазом не моргнет…
- Валек, а ведь тебя трибунал признает военным преступником и объявит в международ-ный розыск, - подкалывают ракетчика Валентина Камалина, - миллионов пять завалишь своими дурами! Неужели нажмешь кнопку? - в двух ракетах из восьми - ядерные боеголовки.
- Нажму, - говорит Валек, и родниковая чистота его глаз не замутняется глубиной мысли.
- А мне по-барабану! У меня приказ! Это они там наверху пусть разбираются! А я - кто? Я - что? - становится как-то не по себе от изуверской простоты ситуации.
Все стараются об этом не думать - может обойдется? Но эти мысли не проходят, или проходят, но ненадолго, потом опять возвращаются. Они навязываются прочным корпу-сом, повседневной подготовкой, направленной пропагандой политработника с постоян-ным упоминанием вероятного противника и необходимости люто его ненавидеть. Честно сказать, люто почему – то не получается. Но напряжение есть, потому что образ мысли сформирован и есть внутренняя готовность… ко всему. Два часа ночи. Вахта на пульте ГЭУ. Стрекочут приборы, гул механизмов ровный, ход постоянный, готовность 2. Часть экипажа, что не на вахте, спит. Спать хочется нестерпимо - "собачья вахта”. С ноля до четырех. Хотя с четырех до восьми тоже… не кошачья…Офицеры управления на пульте главной энергетической установки Донцов и Лисицын пытаются разговорами победить дремоту. Только что всплыли на сеанс связи. Может будет что-то новенькое? Ждут…
И точно - шифровальщик притащил в центральный пост радиограмму с сообщением, что началась война арабов с израильтянами. Эту „приятную” новость все читали в расшифрованной радиограмме. В ней была расписана роль и позиция подводной лодки относительно 6-го американского флота, как вероятного противника в этом конфликте. Замполит стал белым, как бумажный лист формата А-4. В застывших стеклянных глазах читались глубокое сожаление об избранной служебной стезе, безысходность и полная прострация.
Возбудителя боевого духа, штатного Илина, стало жалко, как несправедливо наказанного ребенка. Хотелось по-матерински прижать его к груди, гладить по лысеющей головке и шептать на ушко ласковые слова.Если б можно еще и титьку дать… кабы была в наличии. Через несколько минут он, правда, спохватился и его охватила судорожная энергия какого-нибудь действия. Дрожащими руками он включил все тумблеры гром-коговорящей связи с отсеками и на пульт управления, где несли вахту операторы Донцов с Лисицыным, хлынул поток звуков из центрального поста - шум и его истошный вопль:
- Внимание, внимание! Началась война! - и динамик отключился. Офицеры оцепенели! Все! ВСЕ!!! Это начало - ракетно-ядерная война?!! Мысль пронзает и в животе ноет от предчувствий… Их ракеты уже накрыли нашу базу вместе с военным городком, где жена и ребенок, теперь подлетают к Горькому, где родители. Ступор, глаза - в одну точку – неужели началось!
Не успели обменяться впечатлениями, как включился динамик громкоговорящей связи "Каштан" и голосом замполита продолжил:
- В Израиле! - чтоб ты пропал! Отпускает медленно, но впечатление остается надолго. На целый день. Замполит Илин не хочет, да и не может своими куриными мозгами понять, что же он такого плохого сделал:
- Я объявлял, а мне мешали! - ему мешали! А мы …? Кто нам открутит назад завернутые в жгут нервы? Завернутые двумя словами - началась война! Всего навсего тринадцатью буквами русского алфавита! А сколько в них страшного содержания! Согласно разведсводке один авианосец 6-го флота США в этот незабываемый момент уверенно выходил из Гибралтара в океан, другой стоял в Барселоне, по коему поводу матросы отчаянно негодовали:
- Во дела! Американцы с испанскими девками по кабакам, а мы тут на голодный желудок уже воздух в боевые баллоны торпед набили и принимаем целеуказания, кого бы… Ну где справедливость? - правда, два других авианосца находились в восточной зоне Средиземного моря. Дней через десять, американцы, однако, спохватились и их “Фантомы” с авианосцев стали облетывать средиземноморскую эскадру Черноморского флота над топами мачт (что, естественно, запрещено международной конвенцией), а орудия их крейсеров взяли на прицел корабли 5-й оперативной эскадры. Облетывали, правда, до поры до времени, пока один лихой советский командир, обозлившись не на шутку, не влупил в очередного F- 4 боевой ракетой “корабль - воздух”. Шутник - бедолага упал за кормой и пустил пузыри. Москва на запросы командира на всякий случай промолчала, а американцы после этого облетывать перестали. Поняли, что у советских тоже есть “Кольт”, в понятии янки - великий уравнитель, и веселье здесь неуместно. Даже дипломатическую ноту не прислали.
В Москве, в Главном штабе ВМФ, долго дискутировали - наградить лихого командира или, наоборот, наказать по всей строгости, чтобы неповадно было? Ждали до последнего - будет американская нота или нет. Изнасиловали запросами Министерство иностранных дел, и, когда, наконец, выяснилось, что ноты нет и не будет, облегченно вздохнули и, расщедрившись, наградили проблемного командира аж "Красной Звездой" - за героизм и решительные действия в сложной боевой обстановке. А лихой уже месяца два в расстройстве чувств пил горькую, готовясь к вольной гражданской жизни, поскольку на местном уровне по приходу ему намекнули, что самодеятельность на нашем флоте не поощряется и что за это его наглое самоуправство в сложной международной обстановке он будет уволен в запас вчистую без прав на пенсию и ношение военной формы одежды… Теперь пришлось пить уже за орден...
И все повалили к нему… поздравлять. Даже тот, кто готовил приказ на его увольнение...
Капитан - лейтенант Лисицын, которого “началась война” застала за сочинением личных социалистических обязательств, c перепугу наваял специально для замполита Илина, слабоватого в ядерной физике, шикарный почин:
12. Каждый нейтрон - в ядро! - это он о ядерном реакторе... А вы спросите его, что он при этом имел в виду? Экономию ядерного топлива? Но Илину очень понравилось и на всех планерках он ставил Лисицына в пример. Война пока отменяется. Горячая.
А холодная продолжается…

Иногда…, когда кислорода меньше,
чем требуется…

Вам, глядящим на море с суши,
Не понять, хоть из кожи лезьте,
Как врезается небо в душу,
Когда небо не видел месяц…
( А. Викторов. Пятый день)

Так ясно все перед глазами. Отчетливо видно - трюм девятого отсека.
Шарый видит носовую переборку и на ней манометры масляной системы линии вала. Вращаются гребные валы, гудят насосы - масляные и холодильной машины. И он все это отчетливо видит и слышит. Смотрит на переборку. Вдруг... Что это? Какой-то глухой удар и переборка начинает медленно переворачиваться на его глазах... Неужели это переворачивается корабль? А как же он? И что будет дальше? Цепенеет, а видение вдруг исчезает. Наверное, это плохой сон... Андрей чувствует на миг облегчение и пытается проснуться, скорее, скорее, чтобы изгнать из себя этот ужас. Возвращается из забытья… Сознание проявляется медленно, как фотобумага в плохом проявителе. Медленно и тягуче. Он чувствует могильный холод и задыхается. В висках стучат молотки. Ничего не понимает... Где? Что с ним? Боже! Что это? Не может осознать. Нет времени. Нет пространства. Темно. Как в гробу. В гробу? А вдруг он в гробу?
Ужасная мысль пронзает и захватывает целиком… Очень похоже … В отчаянии вскидывает руки и… натыкается на крышку. Точно! Кошмар выбрасывает липкую испарину Мысли путаются, мелькают, не сосредоточиваясь… Как он здесь оказался? Где все, он даже плохо представляет - кто? Что делать? Замирает, прислушиваясь. Слышит неясный шум и голоса. Шарый пытается кричать, но из пересохшего рта звуки почему-то не идут. Наверное он - немой, или может - умер и его уже никто не услышит…?
Ворочается, голоса становятся яснее. Как будто, знакомый голос... Кажется это корабельный доктор Ревега.
- Доктор, достань меня отсюда, - отчаянно кричит он. Отчаянно! Но… крик безмолвный. Ему просто кажется, что он кричит. Голос доктора пропадает, а "гроб" вдруг начинает раскачиваться. А это еще что такое? Внезапно, при очередной амплитуде, он куда-то вываливается, ударяясь обо что-то лбом. И…окончательно приходит в себя. Нащупывает верхний… “гроб”, но это оказывается койка-пенал, в которой натужно храпит после вахты капитан - лейтенант Лисицын. Абсолютная темень.
И духота…СО-2, наверное, процента 1,5… В висках стучит …Сваливается с койки и, на дрожащих, от еще не прошедшего ужаса, ногах, выходит в коридор. Вот оно что - он же на лодке… в девятом отсеке… Догадывается об этом пока с трудом… Ясности сознания еще нет, но уже чувствует качку… А это уже реальность! Кок Юхимов в белой форменке на голое тело… готовит обед. Наверное всплыли под перископ. Море болтает. Шарый видит на переборке часы - 3 часа. Ночи? А может - дня? Нет, все же – ночи… Окончательно приходит в себя и осознает, наконец, где он и что с ним… Целый день ощущает омерзительную дрожь в ногах, видение свежо, но обязанности постепенно вытесняют его из сознания и он возвращается в жизнь…

Боцман

Боцманъ имеетъ въ своемъ хранении канаты,
якори, анкаръ-штоки и буи.
(Уставъ Морской Петра перваго 1720г. Книга
вторая Глава третия. О боцмане)

Главное достоинство боцмана чувствовать рули, глубину, лодку и уметь удерживать ее на перископе, чтобы не показывать врагу рубку и не проваливаться дальше 9-11 метров. Гучкас это умел. За 23 года службы он побывал на подводных лодках всех четырех флотов Союза и дослуживал на Севере. 43 года еще не старость, но уже и не молодость.
Вацлав содержал боцманское хозяйство в порядке и на всякие случаи у него были припасены нужные вещи. Умел заводить полезные знакомства для повседневной жизни, и на всех четырех флотах их имел Он умел плести маты, сращивать концы, что сегодня довольно редкое качество в морской практике, а швартовое хозяйство с тросами у него было одно из лучших в дивизии. Швартовые концы, как и трап - лицо корабля. Боцман был служакой, хозяином, и не сходил с корабля, пока что-то, по его мнению, в боцманском хозяйстве было не так. Он любил служить на флоте, а жена относилась к его службе отрицательно. Исходя из этого непреложного факта, семейная жизнь теплилась кое-как и боцман чувствовал себя на корабле лучше, чем дома. Невысокий крепыш-литовец был необычайно силен, вынослив и молчалив. С горизонтальными рулями управлялся виртуозно.
Война полыхала в средиземноморском бассейне. Готовность № 1 к ведению боевых действий выматывала физически. Судя по разведсводкам, вероятный противник сосредоточил около сорока боевых кораблей в виде 6-го флота США, в том числе 4 авианосно-ударные группы и подумывал направить в зону боевых действий еще и авианосец “Кеннеди”, но вовремя передумал.
И правильно сделал. Того, что там было с обеих сторон, и так хватило бы на полномас-штабную войну Подводную лодку капитана 1 ранга Маркова с ее крылатыми ракетами “закрепили” за американской АУГ -2* в юго-восточной части Средиземного моря. Это как раз клиенты ракет Маркова.
А тем временем на корабле начались новые проблемы – кончались продукты и регенерация. Содержание СО-2 в замкнутой атмосфере подводного корабля допускалось теперь в целях экономии пластин регенерации до 2%. Пергамент придумал. В висках начало постукивать и промежуток между словами увеличился, чтобы успеть вдохнуть очередной раз. Автономный паек упростился до рассольника из консервированных огурцов и чая с сухарями. На сороковые сутки похода получили точку в Средиземном море для приема продуктов и регенерации с черноморской плавбазы. Но в этой точке штормило.
В другой точке бомбило. Суток десять тынялись по точкам и, наконец, все же всплыли в заливе Хамамед, вблизи тунисского побережья.
Марков /”фараон”/ с Пергаментом, опасаясь инцидентов, скрупулезно расписали – кто, когда и с какой целью выходит на плавбазу, выставили вахту на трапе – матроса и офицера с журналом схода и возвращения. Ну так хорошо выглядела эта организация, что, казалось, ничего лучше и сочинить невозможно. Но оказалось, что можно и придумал ее командующий 5-й оперативной средиземноморской эскадрой. Он передал по УКВ с крейсера командиру - экипаж по сменам на плавбазу, где организован в два захода концерт ансамбля песни и пляски Черноморского флота, который направлялся с кораблями куда-то с дружеским визитом.
И вся „фараонова” организация рухнула, так и не успев блестяще реализоваться. Новую Леонид Васильевич не успел разработать и мрачно наблюдал, как экипаж по трапу толпой валит на плавбазу.
Южная звездная ночь, свежий морской воздух, пряный запах субтропиков, соли и йода, зажигательный концерт с девочками ансамбля в коротеньких юбочках стройными ножками кружили головы уморенному воздержанием экипажу. И весь этот карнавал после сорока суток заточения в стальном прочном корпусе – настоящий подарок экипажу Пока одни на концерте, другие на погрузке. Потом наоборот. Механик Малых в мастерской паял какие-то трубки. Боцман еще на швартовке кричал кому-то на плавбазе:
– “Ва-а-ня-я-я, приве-е-е-т, - и растворился в ее недрах, как только подали трап. Но всему прекрасному, как известно, приходит конец. Все уже погружено и свалено пока в отсеках горами - мешки муки, ящики с консервами, хлеб, банки регенерации. Потом разберемся. Светает, пора отходить и погружаться.
- Боцмана – на мостик ! - команда сверху.
Боевая тревога. Все на местах. Боцман из первого отсека, белый, как дед Мороз от муки, на которой, видимо, спал, лениво тянется вверх по трапу.
- Отдать носовой! Оба мотора малый вперед! Лево руля, - слышно с мостика.
- Боцман, едрена мать! Ку-уда ты прешь? Что с тобой? Белены объелся, или не проснулся? Боцман!!! А ну – вниз, вниз. Пошел вон, я говорю! Во-о-он! - раздался сверху рев “фараона”. Боцман кулем свалился по трапу и невозмутимо скользнул в первый отсек. Отошли от плавбазы. Уже совсем светло.
- По местам стоять, к погружению! Боцмана на горизонтальные рули! - боцман, опять весь в муке, нарисовался на рулях.
- Срочное погружение! Задраен верхний рубочный люк!
- Погружаемся на глубину 40 метров. Осмотреться в отсеках! - командир на перископе - надо видеть, куда прем малым ходом под турбинами. Вахтенный механик Шарый смотрит на глубиномер. Глубина один метр. Лодка не погружается. Что за черт? Волны нет. Что с рулями? Затылок боцмана напротив механика. А рули – и носовые и кормовые переложены „на всплытие”!
- Боцман! Ты что? Переложи рули на погружение! - громким шопотом подсказывает боцману механик Малых. Боцман перекладывает еще круче, но все равно - „на всплытие”. Все ясно. Совсем свихнулся! Командир оторвался от перископа и узрел „ маневры” боцмана.
- Во-о-он! – кричит в расстройстве “фараон”, - матроса Сизича на рули! - флегматичный боцман, мелькнув белой, в муке, задницей в переборочной двери, исчез в смежном отсеке. Погрузились. Что-то с боцманом не то... Или недоспал, или перепил... За такие штуки на боевой службе пару лет тюрьмы отхватить запросто. Тем более в условиях боевых действий. Точнее – от двух до семи. Эх, боцман, боцман... И особист на борту. У этого свой распорядок и бороду отращивать командир запретить ему не может. Скрипит зубами, но вынужден терпеть – ты меня не тронешь, я тебя – тем более. Особист, конечно, уже все знает. Как же - доложили! Будут неприятности, черт бы побрал этого боцмана.
А списывать его не хочется. Провели партбюро на тему „Персональное дело боцмана Гучкаса”.
Илин бушевал. Вацлав честно признался, что выпил на плавбазе всего - то “баночку американского пива, ребята угостили”, и все... И голова закружилась.
- Чего, чего ты там выпил, боцман? - очнувшись от задумчивости, вмешался командир Марков, - банку пива, говоришь? Надо же - трезвенник образовался в экипаже! И кто? Оказалось - боцман Гучкас!? Да ты…, ну-у-у-у…, я-я-я…Кто-кто, а уж я - то хорошо знаю – чтобы тебя свалить, нужно влить, как минимум, литра два спирта и cверху осадить кувалдой! Вацлав! Если тебя сегодня спасут для партии, то только для того, чтобы потом все равно расстрелять! Папуасы! - но боцман упорно стоял на своем и в протоколе осталась банка американского пива...
Была бы командиру неприятность, а боцману тюряга, если бы особист на обратном пути, где-то в Бискайском заливе, не отметил годовщину Октябрьской революции, стрельнув сто граммов спирта у ракетчика Цыбешко, якобы на технические нужды. Да так захмелел, что капустные листья от борща остались на бороде. Командир объявил борщ несъедобным и приказал вылить его в помои, а с особистом договорился „баш на баш” – “я тебе не вспомню годовщину революции, а ты мне позабудешь про боцмана”. На том и порешили. Боцман отделался строгим выговором без занесения и клялся, что американское пиво больше никогда пить не будет. Больно хмельное... И остался в экипаже.
Война закончилась, как обычно, миром, наколотив с обеих враждующих сторон три-четыре тысячи человек. Да кто их там считал по – хорошему-то?
По приходу в базу боцман застал дома развеселую компанию, дым коромыслом, и жену с песней – „ Э-э-й моряк, ты слишком долго плавал...”

*АУГ –аббревиатура, авианосно-ударная группа


Настя

Зачем нам жены, зачем нам дети,
Земные радости не для нас …
(А. Городницкий )

Настя бежала, спотыкаясь и не разбирая пути, по извилистой дороге между сопками и дорожные камни рвали ее итальянские сапоги и больно били по ногам. Слезы непроиз-вольно катились по щекам, застилая глаза и она не вытирала их, не замечая. Мимо про-носились самосвалы с раствором и щебенкой и веселые “партизаны” кричали ей: - Эй, подруга, садись – подвезем, - но она не обращала на них внимания. Она их не слышала.
- Только бы он был жив, только бы…, - бормотала она, но уверенности не было. Теперь они, наконец, приходят. Наверняка уже входят в бухту. Лодка возвращается, но жив ли муж? Или его, по их, моряков, традиции, похоронили где-то в океане, привязав к ногам тяжесть. Сколько их не вернулось… Воспаленное воображение рисовало картины одну ужаснее другой.
- Это же мирное время, мирное… Почему? Чем мы провинились, - Настя потеряла покой почти два месяца назад, когда подруга, жена командира Маркова, Тамара, прибежала к ней возбужденная, задыхаясь и валясь грудью на стол, сообщила, трагическую весть:
- У них был пожар и есть жертвы, - Тамара бросила дежурство в гостинице, где работала администратором, примчалась к Насте и, захлебываясь корвалолом, заикаясь и держась за сердце, пыталась связать свою речь.
- Андрей жив? – непроизвольный, естественный и самый первый вопрос истерически выкрикнула Настя.
Не выкрикнула – выдохнула. Из комнаты показался перепуганный шестилетний Алешка.
- Н-н-ет, - обреченно выдавила Тамара, - они погибли - Шарый, Лисицын и Донцов. Три офицера. Только они, - будто это могло успокоить Настю, твердила командирша, - Шарый, Лисицын и Донцов. Все. Шарый, Лисицын и Донцов. А у меня – сердце…
- А Марков, Марков жив?
- Сказали, что жив. Но я не верю – сколько раз обманывали… до последнего дня…, - ее трясло, как в лихорадке и зубы стучали о край стакана, - мне сказал механик с нашей двизии, Миша Саенко. Он зашел ко мне в гостиницу … и вот – сообщил, - и с того дня начались эти муки! Настя потеряла аппетит, высохла, пожелтела и поддержка Тамары ее не могла успокоить.
Зашел в гости начальник политотдела, Каретников. Ласково и проникновенно убеждал не брать близко к сердцу слухи:
- Жив ваш Андрей, жив и здоров. Лисицын и Донцов тоже. Все это вранье и провокации. Мы уже пригласили Саенко для дознания в политотдел и особый отдел. Он сказал, что сам слышал случайно в толпе… где-то в магазине.
В общем, сарафанное радио. Так что… Нет оснований волноваться. Все хорошо. Они уже идут обратно.
- Откуда вы - то знаете? Они же на связи только с Москвой. А Москва…
- Знаем, - убежденно заверил Каретников. - Знаем! - была уже зима и Настя набросила на голову черный шерстяной шарф вместо шапочки, чем вызвала у окружающих неоднозначную реакцию. Одни относились к этому неодобрительно - чего раньше времени-то. Кто-то сочувствовал, зная по опыту, что никому верить нельзя, даже официальным лицам.
- А черный шарфик снимите, - уже тоном приказа посоветовал политработник, - вам это не к лицу. Вы же член женсовета!.
- Да я… Это не потому…, - смутилась Настя. – в этой шали мне удобнее, в шапочке задувает…, - Настя, скользя на мокрых камнях, вскарабкалась на сопку, на которой они всегда ожидали с моря своих “дальнобойщиков”. Там наверху, на пронизывающем северном ветру, уже мерзли, всматриваясь в туманную даль залива, жена командира
Тамара, Наташа Крапивина и другие экипажные жены - Валя Донцова, Надя Петрова, Катя Лисицына, Лариса Ревега. И даже домоседка Соня, жена младшего штурмана Рашникова.

*АУГ –аббревиатура, авианосно-ударная группа


Пришли с автономного плавания

Еще далеко до причала,
Соскучились руки по дому,
И тысячи миль за плечами,
И давят на плечи погоны…
( Н. Лактионов “Волны)

Всплыли, наконец ... На 89-е сутки боевой службы, перелопатив винтами 19 тысяч миль, атомная подводная лодка, облепленная водорослями далеких чужих морей, вынырнула из глубины в заданном квадрате родного полигона. Командир Марков отдраил верхний рубочный люк и в центральный пост ворвался свежий морской воздух, заполнив отсек лиловым туманом. Голова приятно закружилась, как от хорошей затяжки. Разрешен выход наверх по 10 человек - на перекур. Настроение праздничное - от сознания хорошо исполненного дела, близости дома, от дыма сигареты, смешанного с настоящим воздухом, запахами моря и мелкими солеными брызгами. Близкими и реальными кажутся теперь родной дом, жена, дети, уют, рюмка коньяка и полное расслабление.
Знаете ли вы что такое родной дом после 3-х месяцев моря, вахт, тревог, недосыпания и, порой, нечеловеческого напряжения? После 3-х месяцев воздуха подводной лодки с десятками вредных газов, где количество углекислого, в 30 раз превышающее его содержание в нормальной атмосфере, считается нормой? Кто этого не знает, тот не испытал счастья всплытия, первого вдоха настоящего воздуха и этой необыкновенной радости возвращения.
12.00. По расчетам подводников, с проходом “узкозти”, швартовкой, церемонией встречи, выводом ГЭУ (главной энергетической установки) и расквартированием, в 18.00 свободная смена офицеров должна сойти на берег. Встреча в родной базе будет теплой. Может быть даже – очень теплой. Ведь их с нетерпением ждут дома дети и жены. Морячки…
Они уже, наверное, на самой высокой сопке, с которой видны залив, шхеры и стальной корпус вползающего на малом ходу подводного гиганта с рыжими пятнами ржавчины и лоскутами ободранной океанскими штормами противошумной резины. Целых три месяца! А в условиях боевых действий это – целая жизнь!
На причал жен, естественно, не пускают, хотя невозможно себе представить, какие военные тайны могут скрывать в себе прибрежные камни, железные пирсы, плавучие казармы и старые, как мир, плавбазы…
Эйфорию всплытия, первой затяжки и ожидания близкого счастья охладило радио оперативного дежурного штаба:
- Вход в базу в 15 часов. Конец связи! - что за фокусы?
А они -то думали – вот уже и причал, вот тебе и оркестр, вот и - домой. Вот тебе и домой! Еще 3 часа болтаться, как... И опять ждать... ждать…
- Наверное, кто-то выходит через боновые заграждения, – скрипнув зубами, выругался командир, затягиваясь “Беломором”, - не могли принять без… фокусов! - ждут.
180 минут оборачиваются настоящей пыткой! Обсуждаются всевозможные предположения, передвигается время последующих событий, но по всему выходит, что попадание в объятия подруг неумолимо сдвигается на поздний вечер… Увы…
- Черт бы их всех забрал! Папуасы! Не обеспечили…, - стоя на мостике, ворчал “фараон” и тянул папиросу за папиросой. Наконец, 15 часов. Запрос семафором.
С поста СНиС * ответ – „Добро!”
- Боевая тревога! Проходим “узкозть”! - перешли с турбин на электромоторы. Звякнули моторные телеграфы:
- Стоп! Оба малый назад! Правая - стоп! Левая - малый вперед! – слышится с мостика. Бесконечно долго прижимается корабль к причалу. Ну оч-чень долго! Швартовая команда в оранжевых спасательных жилетах наверху. Веселый мат, шуршание тросов, скрежет кранцев.
- Отбой моторам! Подать трап! - последний перезвон моторных телеграфов и ручки замерли в нейтрали. Свободные от вахт, в синих замасленных репсовых робах, с желто зелеными, как у детей подземелья, лицами построены на пирсе. Напротив грязно синего строя – парадный строй встречающих.
- Жив, курилка?, - хлопнул Андрея по спине увесистой ладонью фламанский механик Хапов. Его заместитель, капитан 2 ранга Калисатов, хохотнул.
- А в чем дело? Меня что - похоронили? - удивился Андрей.
- Узнаешь, расскажут, - улыбнулся Хапов, протискиваяь к механику. Срывается мокрый снег. Рев духового оркестра. Доклад Маркова командиру дивизии. В ответ - бодрое приветствие розовощекого командира дивизии капитана 1 ранга Караваева:
- Здравствуйте, товарищи подводники! Поздравляю с успешным выполнением боевой задачи! А теперь - отдыхать! В казарме вас ждут теплые кубрики и цыплята табака на обед! - ну уж, цыплята! А там – может и правда! Чем черт не шутит! День воскресный. Встречающие разошлись. Музыкантам подали автобус и они уехали. Холодный декабрьский ветер загнал героический экипаж в теплый прочный корпус.
Сход с корабля еще запрещен. На прием помещений для экипажа на ПКЗ убыли помощник командира Сапрыкин, интендант Перелогов и боцман Гучкас.
Деловито сошел с корабля, уже переодетый в мундир, заместитель командира по политической части Илин и растворился в налетевшем снежном заряде. Этот фокус на флотах называется - зам сказал, что много дел, и ушел в политотдел…
Через час грустный помощник доложил, что переселяться с корабля до приема помещений по акту категорически нельзя. В помещениях фантастический бардак!
А принимать - не у кого! ПКЗешный мичман по поводу воскресенья изволят отдыхать дома. Второй – заведующий матрацами, тоже. Оба, к их неудовольствию, вызваны, но когда будут – неизвестно. Городок в 15-ти километрах, а сегодня воскресенье и транспорт как следует не ходит... Обед давно остыл. Сапрыкин нашел двух матросиков с камбуза ПКЗ в белых форменках со следами меню последнего полугодия. Они согласились (!) накрыть обед, правда, холодный. Командир, уже принявший на радостях пару рюмок, виртуозно выругался и, убывая, скомандовал старпому:
- Экипаж по сменам - на обед! – с его лица начало сходить печать напряжения и ответственности и оно внезапно обвисло, как у бульдога, рельефнее стали морщины и заметнее мешки под глазами. Сегодня он, сорокадвухлетний, выглядел на все шестьдесят!
Команда строем идет в казарму, перечитывая на ходу лозунг на отвесной серой, поросшей лишайником, скале сопки: - "Подводник - профессия героическая!" и - "Помни войну!". Цыплята – табака на деле оказались синюшными, холодными, костистыми, недоваренными частями каких-то бывших, хорошо тренированных в беге на длинные дистанции, кур… В штабном коридоре моряки заглянули в каюту флагманского комсомольца политотдела дивизии Сашки Климухина. Неожиданно застали его на месте, в каюте. Он с каким-то отчетом по соцсоревнованию весь в работе. Андрей Шарый ехидно заметил ему:
- Саня! Ну и здорово же вы нас встретили после … всего. В каютах и кубриках для полноты картины не хватило только, чтобы весь ваш политотдел там высрался! – штаб-
ной комсомолец шмыгнул носом и неожиданно обиделся:
- Ну, ты что, Андрей! Вам легко говорить, а у нас уже
целую неделю комиссия политуправления флота работает… Вывернули наизнанку! Ты думаешь, почему я здесь в свой законный выходной? - подводникам стало стыдно и они тихо закрыли за собой дверь, чтобы не мешать творчеству молодого политработника.
Мичманы прибыли к 20.00. До 21.00 комиссионно составляли акт приема-передачи помещений со скрупулезным описанием „мамаева побоища” в них. Интендант выдавал постельные принадлежности. Старпом Пергамент, который уже никуда не торопился по причине замещения убывшего командира, до 23.00 закатил в казарме большую приборку - с наклеиванием бирок, докладами и смотром размещения личного состава. В 23.30 свободная смена офицеров, после доклада у старпома, отпущена (или спущена?) на берег до 7.30 утра, потому что завтра в 8-00 - по плану начинается межпоходовый ремонт! И начинать его должны они же… подводники… Чтоб вам было… тепло в ваших кабинетах! На переходе из-за океана личный состав составлял многотомные дефектные ведомости на свои механизмы, хотя все знали, что нужных запчастей в нужном количестве все равно не дадут... Надо будет вышибать... Или выкупать… за бутылку ”шила”… Знаете, что такое „шило”? Не знаете? Ну, как же! А на всех четырех флотах, от матроса-первогодка до адмирала включительно, знают, что “шило”… это спирт, которым корабль снабжают для разных технических нужд. Знают до всех тонкостей нормы снабжения и всех статей расхода, включая коммунально – бытовые…
Снег прекратился, стало ясно. Огни кораблей желтыми языками лизали свинцовую гладь залива. На небе переливалось сияние, естественно – северное, потому что время – ночь и все это происходит за Полярным кругом.
А до родного порога всего каких-то 15 км! Всего - то 15! Приходная эйфория достигла апогея, когда выяснилось, что ехать-то домой, собственно, и не на чем!
Попытка через дежурного по дивизии выбить у дежурного по тылу автобус или, на худой конец, „скотовоз”, не увенчалась успехом - машины в боксах, водители в казармах и уже – отбой!
- Так мы же с автономки! - пытались они удивить бербазу. Не тут-то было!
- Ну и что? Завтра и поедете! - прошепелявил дежурный по тылу, который никогда не возвращался из дальнего плавания, и телефон, прохрипев микрофоном о своем несовершенстве, отключился.
Зам давно ушел домой. Старпом завалился спать. Механик, Владимир Константинович Малых, остался в экипаже ввиду отсутствия в городке жены. Лейтенанты окружили командира дивизиона живучести Андрея Шарого, обладателя заветной канистры из нержавейки с спиртом (”шилом”):
- Андрей Викторович! Надежда только на вас, иначе домой не попадем. Завтра же не наша смена! - жалуется молодежь. Но Шарому тоже не безразлично. Настя…
- А на чем ехать-то? На своих двоих, атрофированных за 3 месяца ненадобности? 15 километров мы не потянем!
- Да здесь же ЗКП флота строится - самосвалы с раствором каждые полчаса, - сообразил опытный в житейских делах капитан – лейтенант Тимофей Лисицын.
- Блестящая идея, Тимоха, ты - гений! - поддержал Лисицына Сашка Крапивин. - Настоящая флотская смекалка! – и конечно бутылка найдена в считанные секунды. Еще минут 5-6 занимает переливание на корабле. 8 секунд колебался водитель – стройбатовец (воин строительного батальона). Им строго - настрого запрещено перевозить людей в кабине, не говоря уже о кузове. Но бутылка с заветным содержимым, переливаю-
щаяся всеми цветами радуги в огнях строительных фонарей, берет верх. Наконец, безмерно счастливые удачным разрешением ситуации, подводники, пришедшие с боевой службы, с хохотом мчатся домой в кузове самосвала через снег, ветер, полярную ночь, мотаясь на ухабах и собирая на себя остатки раствора.
Весело – то как! И это естественно - они же еще молоды… А о том, что все может и должно быть иначе, пока даже не догадываются… И, наконец, вот она долгожданная минута, дверь открывается, нет – распахивается и Настя бросается навстречу, вымазываясь в растворе, который стекает с парадной шинели героя - подводника на изгаженные ботинки.
От нее веет теплом, домом и… духами. Алешка, утомившись от ожидания папы, уже спит.
- Андрей!!! – это пока единственное, что она может вы- молвить. И то же самое всем Васям, Колям, Славам, Димам, всем, кто попал-таки сегодня ночью домой.
И в этом – все! 3 месяца неизвестности, ожидания и неясной тревоги. 19 тысяч миль и 15 км позади! Настины соленые слезы катились по его щекам. От него пахло железом, машинным маслом, дешевым одеколоном и еще чем-то незнакомым, вероятно присущим только нутру этого гигантского исполина - атомной субмарины.
- Ну, что ты, что ты! - смущенно бормотал он, не понимая ее слез.
- Андрей, а у нас здесь в городке были слухи, что у вас авария и погибл трое… - ты, Коля Донцов и Тимоша Лисицын, - лепетала Настя и Андрей вдруг понял, почему флагмех... Вот оно что! Шарый целовал жену, гладил ее пушистые волосы и вдруг заметил в них одинокую серебринку. Ведь она два месяца терзалась - жив он, или... она уже - вдова... Дома! А время-то – 01.38! Дети уже, естественно, спят. Сегодня они пап так и не увидят… Далее - по плану домашней побывки с полным набором всех мыслимых и немыслимых удовольствий.
Утром следующего дня “спущенные” на берег подводники чудом успели на службу вовремя на тыловском грузовике (фуре – “скотовозе”) без скамеек. Дети еще спят.
Моряки очень дальнего плавания поинтересовались, по случаю, у политотдельского комсомольца Климухина – кто же там вчера проходил “узкозть” перед подводной лодкой и задержал ее вход в базу?
- Да никто не проходил! Вы, ребята, пока вас носило по морям, наверное забыли, что на флотах с 13.00 до 15.00 “адмиральский час”. Оркестранты и встречающие после обеда, как обычно, отдыхали. Ну, вас же встретили… Цыплята - табака…
- Встретили, - отвечают, - потом… с оркестром, якорь Матросова вам в задницу…, - из иллюминатора плавучей казармы виден потускневший и выцветший на полярных ветрах лозунг на сопке: - “Подводник - профессия героическая!” и – “Помни войну!”
В 8-00, после подъема флага и проворачивания механизмов, не откладывая ни одной минуты, начали межпоходовый ремонт. Правда, без особого энтузиазма.
И пока, естественно, без запчастей… А спать-то как хочется... Дико!
Может быть на этот раз обойдется без “готовности”?
( читай продолж. глава 5 часть 2)