СВВМИУ.ru

[Пересада Василий Иванович]

Игорь, посмотрел и ознакомился с прилагаемым описанием с интересом, спасибо!

[Игорь Кумельский]

Прежде, чем мы перейдём к событиям периода 1853-1856г.г., вернёмся двумя веками ранее в петровские времена в Москву и Петербург.
Впервые в России женский труд для ухода за больными был использован при Петре 1.В соответствии с царским указом в 1715 г. были созданы воспитательные дома, в которых служили женщины. Однако, в дальнейшем, привлечение женщин для работы в больницах было отменено, и роль сиделок была отведена отставным служащим. Вновь женский труд в гражданских больницах начали использовать в середине 18 века. Осуществляли его «бабки – сидельницы ». До конца века специальных сестёр по уходу за больными не было, поэтому можно считать, что сестринское дело в России началось в 1803г. с появлением служб «сердобольных вдов».
В 1824г. по распоряжению Марии Фёдоровны из петербургского «вдовьего дома» на добровольных началах приглашаются и направляются в больницы женщины для ухода за больными. 12 марта 1815г. 16 из 24 вдов были приведены к присяге, и императрица каждую присягнувшую отмечает особым знаком - «Золотой Крест», на одной из сторон которого было написано «СЕРДОЛЮБИЕ».
В 1818г. в Москве был создан Институт сердобольных вдов, а при больницах организуются курсы сиделок. С этого времени в России начинается специальная подготовка женского медицинского персонала. Появление нового института – общин сестёр милосердия – во второй половине 19 века было важным этапом в становлении российской медицины.
Крымская война 1853-1856 годов, хоть и не принесла значительных успехов Российскому государству,но явила массу героев, имена которых живут в памяти народа до настоящего времени.Кто же эти люди,которыми мы гордимся и помним из нашей далекой истории.
Имена таких адмиралов,героев первой героической обороны Нахимова, Корнилова и Истомина, инженера Тотлебена, хирурга Пирогова, матроса Кошки продолжают вызывать огромный интерес у нынешнего поколения не только севастопольцев,проживающих здесь на этой земле и соприкасающихся постоянно с историей этого прекрасного города,но и с людьми,приезжающие сюда с других регионов нашей огромной страны.
Война героев.


Сегодня и далее мы расскажем о герое той войны, вернее, о героине –Дарье Лаврентьевне Михайловой. Среди защитников Севастополя она была известна как отважная сестра милосердия Даша Севастопольская.
Утром 1 сентября 1854 года телеграф сообщил российскому военному командованию, что огромный флот направляется непосредственно к Севастополю. «Нахимов с вышки морской библиотеки увидел в отдалении несметную массу судов, медленно приближающихся. Сосчитать их издали в точности было невозможно. В действительности их оказалось, не считая мелких, около 360 вымпелов. Это были как военные суда (парусные и паровые), так и транспорты с армией, артиллерией и обозом. Вся эта темная огромная масса была окутана туманом и дымом. Она шла к Евпатории.»
2 сентября 1854 года началась высадка более чем 60 000 военного десанта союзной армии на берег Крымского полуострова. Высадка продолжалась в течении 6 дней. Русская армия, стоявшая в эти дни на реке Альма, равнодушно наблюдала за этой операцией, даже не пытаясь помешать ее ходу- не было специального приказа командования. Но каждый знал, что в самые ближайшие дни предстоит серьезное сражение.

Дашей Севастопольской двигали бескорыстная помощь и самоотверженное служение людям. Она по праву занимает своё место в ряду всемирно известных подвижниц. Принято считать, что первой в мире сестрой милосердия стала англичанка Флоренс Найтингейл, которая волею судьбы оказалась на той же войне, но по другую сторону линии фронта. Но факты не подтверждают ее первенства. Если «леди с лампой» (так прозвали англичанку) прибыла в Крым только в апреле 1855 года, то Дарья Михайлова помогала раненым уже в сентябре 1854 года.

Ангел последних надежд



http://youtube.com/watch?v=rK4Ru91HWgA Даша Севастопольская

О биографии героини, к сожалению, сведений не слишком много. Родилась в 1836 году в семье матроса Лаврентия Михайлова. Мать её умерла рано, а отец погиб в самом начале Крымской войны в Синопском бою в ноябре 1853 года. Трудное и голодное детство закалило её характер, да Дарья и от природы не была робкой.Оставшись сиротой, семнадцатилетняя Даша совершила поступок, во многом непонятный местным обывателям: Даша продала отцовский ялик и сети, кур и 8-месячного борова- все, что можно было продать, чтобы купить у водовоза-грека его клячу весьма пожилых лет вместе с двуколкой и упряжью. Двадцативедерную бочку его она променяла на два крепких бочонка, не тяжелых для клячи, нажарила рыбы, напекла хлеба, собрала у себя и соседей разного тряпья для перевязки ран, уксус для обработки ран и задумалась над тем, как же ей появиться на поле сражения в ее розовом ситцевом платье. И не допустят, пожалуй, и мало ли что из этого может выйти!
Висевшая на стене отцовская бескозырка дала ей мысль переодеться юнгой, каких довольно было во флоте.
Она перешила на свой рост широкую отцовскую матроску и шаровары, спрятала под бескозыркой свою золотистую длинную косу и, сделавши все, что могла, двинулась наконец, через долины речек Бельбека и Качи к роковой Альме.
Через казачьи пикеты пробралась, лихо держась, как самый заправский юнга, увязалась в хвост какого-то обоза, чтобы не очень бросаться в глаза. Но обоз остался около Качи, она же под покровом сумерек двинулась дальше и как раз накануне сражения добралась до войск.»Так в Севастополе вскоре появился первый передвижной перевязочный пункт. Её повозка у местных жителей с Корабельной стороны получила название «карета горя». Каждый день с утра и до ночи Даша вывозила раненых с поля боя. Для многих защитников Даша стала настоящим ангелом последней надежды. Постепенно война подступила к самому Севастополю. Началась блокада. В суровые дни обороны Даша приспособила один из городских домов под госпиталь. К ней присоединились другие женщины, которые помогали чем могли. В импровизированный госпиталь севастопольцы приносили необходимые перевязочные материалы, еду, одеяла. Настоящим ударом для Даши стала гибель её лошади, какое-то время она стала выносить раненых на себе. Выручил один из офицеров, приказавший привести ей новую лошадку.
В полдень 8 сентября французы начали бой. Союзная армия по численности вдвое превосходила русскую армию. Вот как описывает происходящие события один из русских воинов:«У каждого из нас дрогнуло сердце при виде стройно движущейся бесконечной массы войска. Однако, артиллерия наша успела занять выгодную позицию и приготовилась встретить неприятеля, но начала стрелять слишком рано, так что ядра не долетали до неприятеля и только понапрасну были истрачены заряды!.. Наши зажгли было около моря сад и деревню Бурлюк. Дым прямо на нас- предзнаменование дурное!.. Это нужно было сделать прежде, как говорят опытные, чтобы не дать неприятелю укрыться за строением и стрелять по нашим без всякой потери со своей стороны!.. Но эти ошибки не последние!.. Неприятель все ближе и ближе подходил к нам, так что уж ядра наши стали понемногу долетать до них и вырывать из их рядов жертвы, но вот лишь только подошли они на пушечный выстрел, наша артиллерия уже целыми рядами стала истреблять их, а они все- таки шли вперед, как бы не замечая и не заботясь о своих убитых собратьях!.. Наконец, они подошли к нам почти уж на ружейный выстрел, как на сцену явились их убийственные штуцера, а с моря посыпались тучи ядер, которые в несколько минут уничтожили Минский полк, поставленный близ моря под неприятельские выстрелы бог знает для чего и для какой пользы?.. Я говорю убийственные штуцера потому, что каждая пуля долетала по назначению. Тут-то и ранено было много офицеров, штаб- офицеров и особенно генералов, одним словом, всех тех, которые были верхом на лошадях. Но это все было бы ничего: артиллерия наша давно громила неприятеля, ряды их редели приметно, и что же? Недостало зарядов!.. Стыд и позор!.. И артиллерийское дело, так блестяще начатое, должно было прекратиться в самом разгаре!.. Пошли в штыки, но картечи неприятельские целыми рядами клали наших. Несмотря на это, не только поработали вдоволь штыки, но и приклады русские!..»
Бой окончился лишь в шестом часу вечера поражением русской армии. Неорганизованность и неподготовленность медицинского обеспечения была налицо- многие раненые оставались не вынесенными с поля сражения. Те, кто мог, пытались дойти, доползти при помощи товарищей до перевязочных пунктов. Для отряда из 35 000 человек было развернуто всего два перевязочных пункта, «на каждый из которых назначено три медика с небольшим числом лазаретной прислуги и по 10 полу- фурков для отвоза раненых».Вот как описывает происходящие далее события врач русской армии:
«Первый перевязочный пункт был назначен версты за две от Бурлюка, между горами. Но лишь стали отнимать руку одному раненому, как ядра с моря стали долетать до нас, тогда пункт отнесен был далее; но и тут оставались мы недолго, потому что неприятель, занявший нашу позицию на высотах, стал стрелять слишком далеко и метко… Перевязавши человек 80 разных полков офицеров и солдат, я с своими фургонами позади всех едва догнал бегущих близ реки Качи часов в 8 вечера. Картина в это время была страшная!.. Сотни раненых, только что оставивших поле битвы, и отставших от своих бегущих полков, с умоляющими жестами и раздирающим душу стоном, с воплями отчаяния и страданий просят взять их в фургоны, битком уже набитые!.. И что я мог для них сделать!.. Одно только: сказать в утешение, что сзади едут фургоны вашего полка и заберут вас!.. Один едва плетется без руки и с простреленным животом, у другого оторвало ногу и разбило челюсть, у того вырвало язык и изранило все тело, и несчастный только минами может показывать, чтоб ему дали глоток воды… А где ее взять?.. Верст на 15 от реки Качи до Альмы- ни одного ручейка!.. Сколько стонов, сколько жалоб на судьбу… сколько молений о смерти пришлось мне выслушать тогда!.. Иной с отчаяния напрягает последние силы… чтоб только не достаться в руки неприятеля, у которого, быть может, нашел бы гораздо более спокойствия!..
Очень близко к линии фронта расположилась и Даша. «Устроившись в открытом месте в кустах дубняка, жадными глазами следила она за передвижениями батальонов, за разрывами неприятельских гранат, за всем, что могла разглядеть издали в сплошном почти дыму пороховом и от пожаров.
Но вот повалили раненые в тыл, на перевязочные пункты, а иных несли на скрещенных ружьях, покрытых шинелями. Тогда началась работа Даши. -Сюда, сюда! — кричала она тем, кто шел ближе, и зазывая махала руками. Подходили. И таким чудодейственным воскресающим напитком оказалась для раненых обыкновенная вода в ее двух бочонках, что она все жалела, что не взяла третьего…
Очень быстро расхватали и хлеб, и жареную рыбу, и тогда-то она развязала свой узел чистой ветоши, чтобы перевязывать раненых. Ей никогда не приходилось делать этого раньше и солдаты сами показывали ей, как надо бинтовать руку, ногу, шею, голову.
Перевязывая раны и всячески пряча при этом поглубже свой ужас перед такими, никогда не виданными ею раньше жестокими увечьями человеческих тел, Даша однообразно, но с большой убедительностью, повторяла каждому: — Ничего, заживет… Ничего, срастется… Затянет- кровь у тебя здоровая, это уж мне видать!..
И раненым становилось легче от одного певучего голоса юнги, и от его осторожных и ловких тонких рук, и от участливых васильковых глаз. А один с раздробленным осколком снаряда рукой, которому несмело завязала она руку полотнищем своего старого линялого платья с голубыми цветочками, бормотал, покачивая головой: — Это прямо ангела своего небесного бог нам послал!
Но этот раненый мог идти, а на свою двуколку, сбросив с нее бочонки, Даша усадила другого, тоже перевязанного ею, раненого в обе ноги, а сама шла рядом, держа вожжи в руках. Этот раненый был беспокойный: оглядываясь кругом, он повторял то и дело:
— Теперь шабаш! Будь бы ноги в исправности, ушел бы, а так каюк… Вот-вот француз нагрянет конный, и- крышка. — Доедем, небось, — спокойно отзывалась ему Даша.
Через Качу в Сумерках переходили вброд. Кобыла долго пила, когда вошла в речку. У Даши выбилась коса из-под фуражки, и раненый спросил удивленно:
-Да ты же никак девка, а?
Даша уже не скрывалась, а раненый говорил: — То -то я думаю: «Отколь у этого малого сердце могло такое взяться, до людей приветное?» Мне оно и давеча метилось: не девка ли? Да спросить у тебя робел я через свои ноги… Когда же утром добрались до Северной стороны, до бухты, кругом Даши все уже знали, что она матросская сирота с Корабельной слободки, потому что узнали ее столпившиеся у пристани матросы из морских батальонов.»
После этого памятного дня Даша уже не хотела расставаться со своими ранеными, которых перевязывала на Альме, и твердо решила пойти в сестры милосердия.
В октябре 1854, когда началась первая бомбардировка Севастополя, домик, в котором жила Даша на Корабельной слободке, разнесло снарядом. А в ноябре 1854 Дашу перевели добровольной сестрой милосердия на Главный перевязочный пункт, который располагался в здании Дворянского собрания в Севастополе. Примерно в эти же дни из Петербурга от имени самого императора Николая I была доставлена награда. В Центральном Государственном Военно-историческом архиве сохранился документ под названием «О представлении к награде девицы Дарьи, за оказыеваемое ей примерное старание и ухаживании за больными и ранеными в Севастополе», датированный 7 ноября 1854 годом.
--




Медали «В память войны 1853—1856» и «За защиту Севастополя»
Император Николай I наградил нашу героиню золотой медалью на Владимирской ленте с надписью: «За усердие» и распорядился даровать 500 рублей серебром. Для награждения такой медалью предполагалось наличие трех серебряных медалей, но для Даши восхищённый царь сделал исключение. А ещё 1000 рублей была обещана девушке в качестве приданого «на обзаведение по выходу её в замужество».


В начале декабря русский хирург Николай Пирогов, объезжая госпитали и перевязочные пункты Севастополя, приехал на «главный перевязочный». До войны в этом здании давались балы, на хорах гремели судовые оркестры, в огромном двухсветном зале для танцев веселилась светская публика. Теперь танцевальная зала была заполнена ранеными и больными. «В одном из кабинетов, в котором размещено было человек десять тяжело раненых и между ними пленный француз с отрезанной по самое плечо рукой, Пирогов встретил Дашу. Она помогала фельдшеру перебинтовывать матроса, раненого пулей в шею, потом самого француза. Причем, француз, смуглый и с узкой черной бородкой, восторженно глядел на нее и повторял на своем языке: «Ах, сестра, сестра!»
Здесь, на новом для Даши перевязочном пункте, она старалась держаться как старослужащая, отлично знакомая с лазаретной обстановкой и с полуслова понимающая, что и как надо делать.»
Увидев Пирогова, «она так и застыла, обернувшись, с белым длинным бинтом в руке. А Пирогов, заметив у нее на груди, на белом переднике золотую медаль на Владимирской ленте, сразу догадался, кого он видит, но на всякий случай обратился вполголоса к сопровождавшему его лекарю:
— Даша?
— Да, это и есть Дарья, — отозвался тот, снисходительно улыбнувшись.
— А я ведь о тебе Даша слышал, — весело обратился к ней Пирогов, — только, признаться, представлял тебя постарше. Здравствуй!
— Здравствуйте, — ваше…- запнулась и покраснела Даша, затрудняясь определить чин этого человека: на шинели его совсем не было погон.
-Что стала в тупик? — притворно строго нахмурился Пирогов. — Бери как можно выше и попадешь в точку. Хотя я еще заслужу ли такую медаль, а ты уж заслужила- ого!
— И еще кроме этого, целых 500 рублей деньгами, — добавил лекарь.
— Пятьсот? Вот, полюбуйтесь на нее, господа! Замужняя?
— Никак нет, девица! — ответила Даша.
— Завидная невеста… И кто же именно так наградил ее? Князь Меншиков?
— Нет, — протянул лекарь, — это по приказу из Петербурга.
-Ага! Вот, кстати, Даша, скоро сюда приедет целая община сестер милосердия, чтобы одной тебе не было жутко.»
Известно, что позже Даша приходила к Пирогову с просьбой о вступлении в общину сестер милосердия, но по каким- то причинам в нее не вступила. Впрочем, это не мешало ей продолжать работать сестрой милосердия на перевязочных пунктах в Севастополе на протяжении всей войны. Раненые ласково называли ее Дашей Севастопольской и в историю Крымской войны она вошла под этим именем.
После войны Даша вышла замуж за отставного матроса Хворостова, приняв его фамилию. Они поселились в городе Николаеве. При выходе замуж Даша получила в приданое от царя, как и было обещано, 1000 рублей.
Когда умерла Даша Севастопольская и где похоронена- не известно. В кадрах кинохроники 1905 года она запечатлена в группе долгожителей — героев обороны Севастополя. Высокая седая старуха с медалью на груди.Замечательному примеру Даши Севастопольской последовали и другие женщины города – жёны и сёстры участников обороны. Кроме Даши, такими же медалями были награждены сёстры Крыжановские – Екатерина, Васса и младшая одиннадцатилетняя Александра. По просьбе Пирогова, которому требовались профессиональные медики, в Севастополь прибыли медсёстры Крестовоздвиженской общины Петербурга. Всего прибыло три отряда сестёр милосердия. Среди них были Екатерина Грибоедова, сестра писателя Александра Сергеевича Грибоедова, Екатерина Бакунина, дочь сенатора, внучатая племянница фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова, и другие.Это были удивительные женщины, которых недаром называли «белыми голубками». Они понимали помощь ближнему как свой долг, принимали чужую боль, как свою, переносили тяжкие испытания и при этом не теряли человечности и доброты. Сестры милосердия, по словам Пирогова, перевернули севастопольские госпитали «вверх дном», навели порядок и чистоту, наладили лечение и питание раненых. Им даже удалось укротить нечистых не руку интендантов, и снабжение госпиталей резко улучшилось.
В осажденный Севастополь Бакунина прибыла 17 января 1855 года в качестве старшей сестры 3-го отделения сестер Крестовоздвиженской общины. Сразу же по приезде ей было поручено управление общиной (главная начальница Стахович в то время находилась в Симферополе с 1-м отделением сестер)Но лишь только туда прибыла Стахович со своими сестрами, Бакунина отказалась от управления. Стахович как официальная начальница общины занималась гораздо более администрацией общины, чем распределением и учением, как обходиться с ранеными. Бакунина, напротив, тотчас с увлечением предалась всецело служению больным и с полным самоотвержением несла эту службу. Сестра Екатерина Михайловна писала в своём дневнике: «…по приезде нас разместили в морском госпитале, нам дали комнату, всю заваленную разными тюками, на которых мы и расположились», далее она рассказывает: «Наша дежурная комната была в дамской уборной. Там жила одна сестра, которая заведовала хозяйством». Сёстры не роптали. Важным для жилья считалось близкое расположение к госпиталю или к перевязочным пунктам. Да и после тяжелейшего рабочего, когда работа начиналась засветло и закачивалась глубокой ночью, они были рады хоть какому-то жилью, в котором можно хотя бы немного отдохнуть или поспать.
Прибыв на место, сёстры милосердия немедленно приступили к уходу за ранеными. Официальные документы отмечают, что «начатое с любовью дело принесло уже достойные плоды».Она сделалась примером терпения и неустанного труда для всех сестер общины.В течение всей обороны Екатерина Бакунина находилась на самом ответственном и в то же время самом опасном участке – главном перевязочном пункте города, работой которого руководил Пирогов. О Бакуниной писал в докладе великому князю Константину представитель морского ведомства Мансуров:«Во время беготни в доме Дворянского собрания, где помещался перевязочный пункт, сестра Крестовоздвиженской общины Бакунина объявила, что дает слово выйти из дома не ранее, чем тогда, когда в нем ни останется ни одного больного. Она не только сдержала слово, но сама несколько раз провожала переносимых до Графской пристани, чтобы помогать при размещении их на баркасах. Женщина показывала пример самоотвержения и мужества, редкие даже в мужчинах».
В другой раз Бакунина в течение полутора суток не отходила от операционного стола, ассистируя врачам при 50 ампутациях подряд. Когда усилившаяся бомбардировка Севастополя сделала небезопасным нахождение сестер в здании перевязочного пункта, сестрам было предоставлено право перейти на другую сторону Севастополя, куда бомбы пока не долетали. Бакунина изъявила твердое желание оставаться на рабочем месте до тех пор, пока здесь есть раненые."Я знаю,— писала Бакунина,— что доктора и даже сестры при позднейшей, более консервативной хирургии, поразились бы, если б я подробнее стала описывать то множество ампутаций, которые делались у нас всякий день; но пусть они вспомнят, что все ранены были ядрами и осколками бомб, и поэтому, кроме ран, был всегда и ушиб; к этому еще — скученность раненых, дурные условия и зараженный воздух. Мы и доктора не ходили за больными, а почти все получили тиф; солдаты были утомлены, и часто после операции, при первой перевязке, оказывалась гангрена: резекции шли неудачно; ампутации ног кончались хуже, чем рук". Сестры болели вместе со своими пациентами и некоторые из них, пережив тиф, стали жертвами холеры. Естественно, такого поворота событий никто из восторженных девушек не ожидал. Ко всему прочему на сестер милосердия легли и обязанности, совершенно не имеющие отношения к их прямым обязанностям.

"К нашим постоянным трудам,— рассказывала сестра милосердия Бакунина,— прибавились новые хлопоты: всем ампутированным стали раздавать деньги; у кого нет ноги, тому 50 руб., у кого нет руки — 40 руб., а у которых нет двух членов, то 75 руб. Наши раненые, разумеется, сейчас же просят нас взять деньги на сохранение. Но, приняв, надо все записать аккуратно: имя, полк, родину, родных. Суммы соберутся большие. Вот у меня в один день собралось до двух тысяч серебром, и как страшно было их беречь; ведь мы не имели ни комодов, ни сундуков. А было еще хлопотливее то, что больной вдруг просит дать ему рубль или даже 50 коп., а разменять 50-рублевую бумажку в Севастополе было очень трудно.
---
В последние недели осады Севастополя, когда здания Дворянского собрания (Главного перевязочного пункта) уже не существовало, Бакунина оказывала помощь раненым на Николаевской батарее. Бакунина была последней сестрой, оставившей Севастополь после того, как оттуда были выведены все раненые. В сентябре 1855 года, когда по предложению Пирогова было создано транспортно-эвакуационное отделение сестер, Бакунина была назначена его руководительницей. На этом посту она пробыла до окончания войны.

Главным отличительным признаком был специально учрежденный для общины позолоченный серебряный крест на голубой (Андреевской) ленте. На лицевой стороне креста была сделана надпись "Ты, еси, Боже, Крепость моя!", на оборотной - "Возьмите иго мое на себе"

Сестра Е. М. Бакунина писала в своём дневнике: «…по приезде нас разместили в морском госпитале, нам дали комнату, всю заваленную разными тюками, на которых мы и расположились», далее она рассказывает: «Наша дежурная комната была в дамской уборной. Там жила одна сестра, которая заведовала хозяйством». Сёстры не роптали. Важным для жилья считалось близкое расположение к госпиталю или к перевязочным пунктам. Да и после тяжелейшего рабочего, когда работа начиналась засветло и закачивалась глубокой ночью, они были рады хоть какому-то жилью, в котором можно хотя бы немного отдохнуть или поспать.
Прибыв на место, сёстры милосердия немедленно приступили к уходу за ранеными. Официальные документы отмечают, что «начатое с любовью дело принесло уже достойные плоды».
В общине давались очень широкие медицинские знания и это позволяло сестрам иногда заменять хирурга. Сёстры делали всё: готовили еду для раненых, перевязывали, ассистировали на операциях, кормили и поили лежачих, мыли их и одевали, писали письма родным раненых, занимались постелями и одеждой, медикаментами и процедурами. Один из участников сражения писал: «…они выносили с поля боя раненых, это их руки нежно касались пылающего лба солдата, бережно снимали и накладывали повязки, мягко и неназойливо успокаивали». По Уставу общины, за пять лет усердного служения, сестра милосердия могла быть удостоена звания крестовой сестры и права ношения на груди на голубой ленте серебряного с позолотой креста. Но не за награды и отличия совершали свой христианский труд женщины. Самой высокой наградой за их труды были слова благодарности от выздоровевших воинов.
Одиннадцать месяцев длилась осада Севастополя. Это было страшное время. Всех страданий, трудов и потерь, что пережили родные герои и описать невозможно. Недаром всем участникам Севастопольской обороны засчитали месяц службы за год. Неприятели тоже трудились немало. Севастополь стоял молодцом.
Кругом города вырастали крепкие, высокие бастионы. И хотя все уже это стало нормой, но постоянная трескотня, свист пуль, стоны, страдания и смерть — ложились тяжелым гнетом на душу. Иногда союзники так страшно громили Севастополь, что адский шум не умолкал ни днем, ни ночью. Днем весь горизонт застилался густым дымом, и солнце казалось затмившимся. Солдаты работали и днем и ночью. И много десятков тысяч полегло их на этом священном холме.Очень часто все пространство перед бастионами бывало устлано трупами, между которыми насчитывалась половина полуживых, тяжко раненых страдальцев.
Стоны, то отчаянные, то изнемогающие, оглашали воздух, зараженный отвратительным запахом разлагающихся трупов. Было нестерпимо жарко. Над полем носились рои мух…
Наступало перемирие, и воюющие спешили убирать и хоронить убитых. Раненых бывало так много,что они днями дожидались помощи Просто не хватало рук.
После альминского сражения Даша дни и ночи работала то на перевязочных пунктах, то в госпиталях.
В эту страшную войну среди раненых, среди стонов и ужасов, впервые являются сестры милосердия.Ни тиф, ни холера, которые стали появляться, — ничто не страшило этих отдавшихся на великий христианский подвиг женщин.
Забывая собственную опасность, они с полным самоотвержением помогали докторам в операциях и перевязках, подавали лекарство, питье и ухаживали за ранеными.
С необыкновенной кротостью и терпением отвечали они на капризы больных,успокаивали их ласковым участием, утешали скорым выздоровлением.
Раненые смотрели на них, как на истинных ангелов-хранителей, посланных им с неба… Особенно для солдат была чувствительна помощь сердобольных женщин.

К раненым врагам сестры относились с одинаковым участием. В них эти святые женщины видели только страдающих братьев. Раненые французы и англичане потом на своей родине с особенной благодарностью отзывались об истинно-христианской помощи русских женщин.
Солдаты в госпитале очень полюбили молоденькую сестрицу Дарью Александровну. Дашу теперь уже все так называли. Должно быть, ее молодость и геройский подвиг, на который двинуло ее доброе сердце,привлекали к ней часто самые загрубелые души.

Следует отметить, что у англичан, осаждавших Севастополь, тоже была группа сестёр милосердия, в которую входило несколько десятков монахинь и сестёр милосердия.


Руководила ими сестра Найтингейл Флоренс. В разгар Крымской войны, 15 октября 1854 года военный министр Великобритании Сидней Герберт отправил Флоренс письмо, в котором сообщал об огромной нехватке именно женского ухода за ранеными в одном из английских госпиталей близ Константинополя. Министр предложил Найтингейл организовать отряд сестер для восполнения указанного недостатка, поскольку начался прилив раненых после боя на реке Альме. Сражение не было неожиданностью ни для англичан, ни для русских, но к нему ни те, ни другие не были готовы в санитарном отношении. Во время Крымской войны 1853-1856 гг. она наладила полевое обслуживание раненых в английской армии. К лету 1855 года смертность в госпитале уменьшилась с 300 до 20 человек на тысячу больных. Наряду с сестрами в госпитале трудились солдатские жены.Крымская война принесла Флоренс невероятную славу в Англии, к сестре стекались добровольные пожертвования со всех концов страны, в ее честь назвали не только многих девочек, но даже целый корабль, ее портреты выставляли в витринах.Сёстры самоотверженно помогали врачам в полевом госпитале и помогали раненым. Но положение, в котором английские сёстры находились, очень отличалось от положения сестёр милосердия в Севастополе. Они жили либо в хороших комнатах, либо в тёплых благоустроенных всем необходимым для женского быта палатках. И. главное, их совершенно не беспокоили обстрелы. Дело в том, что большинство русских орудий могли посылать снаряды не более чем на 1280 метров. Из-за этого русские снаряды не могли долетать до мест расположения английских войск, близь которых располагались перевязочные пункты и полевой госпиталь. Поэтому быт английских сестёр милосердия ничем не отличался от быта в мирное время. За все время осады ни одна из английских сестёр не была убита.
В это же время английские артиллеристы и пехота имели возможность с безопасного для себя расстояния обстреливать русские позиции и даже городские улицы. Английские орудия стреляли на расстояния, превышающие полет русских снарядов в 2-3 раза. Находящийся на вооружении английских солдат штуцер, бил на 900 метров. Пули из ружей французских солдат поражали на расстоянии 1100 метров. А гладкоствольные ружья, состоящие на вооружении русской армии, стреляли на расстояние не более 300 метров. Таким образом поражающая дальность английских и французских ружей превышала и дальнобойность большинства русских ружей и пушек. Насколько серьезным было это превосходство показывает пример сражения при Альме в сентябре 1854 г.
Из-за этого, севастопольские сестры милосердия, будучи на передовой, вместе с солдатами и матросами, находились под постоянным артиллерийским и ружейным обстрелом. Часто вражеские бомбы попадали в лазареты и перевязочные пункты. Так, например, во время бомбардировки одна из сестер была ранена в плечо, когда в госпитальную палатку провалилась бомба. Женщина чудом осталась живой, а четверых раненых, находившихся рядом, разорвало на куски. Другие сёстры получали ранения и гибли от пуль и осколков бомб, вытаскивая раненых с поля боя или при оказании помощи раненым прямо на передовой. К концу обороны Севастополя погибли 17 сестёр, многие были ранены. В таких условиях не могло быть и речи о каком-то быте, даже минимально похожем на быт мирного времени.Русские войска проиграли битву во многом из-за того, что ружейный огонь противника буквально выкосил прислугу русских пушек.
Сестры милосердия... Белые голубки... Так называли женщин, которые посвящали себя очень тяжелому, но прекрасному делу. Служению людям в те минуты, когда к человеку приходит беда – болезнь,невыносимая боль. Люди, осознающие помощь ближнему как свой долг, принимающие чужую боль как свою, способны вынести тяжкие испытания и не потерять человечности и доброты.
.
_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Игорь Кумельский]

Великий русский хирург, участник Севастопольских боев, Пирогов Н И. писал о православных сестрах милосердия: «Доказано уже опытом, что никто лучше женщин не может сочувствовать страданиям больного и окружить попечениями...». Его возмущали люди, которые в силу своей недальновидности и ограниченности с иронией и непониманием относились к женскому труду на войне.
Это только малый список тех медицинских сестер милосердия,участников Крымской войны.проявивших огромный героизм и самоотверженность при спасение тяжелораненых солдат,офицеров,вынося их с поля битвы.






И. С. Тургенев ПАМЯТИ Ю. П. ВРЕВСКОЙ

---
Юлия Петровна Вревская (1838—1878) —
баронесса, урожденная Варпаховская.
Друг Ивана Сергеевича Тургенева.
Во время русско-турецкой войны — сестра милосердия
полевого госпиталя Российского Красного креста

На грязи, на вонючей сырой соломе, под навесом ветхого сарая, на скорую руку превращенного в походный военный госпиталь, в разоренной болгарской деревушке —с лишком две недели умирала она от тифа.Она была в беспамятстве — и ни один врач даже не взглянул на нее; больные солдаты, за которыми она ухаживала, пока еще могла держаться на ногах, поочередно поднимались с своих зараженных логовищ, чтобы поднести к ее запекшимся губам несколько капель воды в черепке разбитого горшка.
Она была молода, красива; высший свет ее знал; об ней осведомлялись даже сановники. Дамы завидовали ей, мужчины за ней волочились… два-три человека тайно и
глубоко любили ее. Жизнь ей улыбалась; но бывают улыбки хуже слез.
Нежное кроткое сердце… и такая сила, такая жажда жертвы! Помогать нуждающимся в помощи… она не ведала другого счастия… не ведала — и не изведала. Всякое
другое счастье прошло мимо. Но она с этим давно помирилась — и вся, пылая огнем неугасимой веры, отдалась на служение ближним.
Какие заветные клады схоронила она там, в глубине
души, в самом ее тайнике, никто не знал никогда — а теперь, конечно, не узнает.
Да и к чему? Жертва принесена… дело сделано.
Но горестно думать, что никто не сказал спасибо даже ее трупу — хоть она сама и стыдилась и чуждалась всякого спасибо.Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на ее
могилу!
Сентябрь, 1878
Эти строки посвящены Юлии Петровне Вревской,
фрейлине императрицы Марии Александровны и близкому другу И. С. Тургенева. Во время русско-турецкой войны Юлия Петровна работала сестрой милосердия полевого
госпиталя Российского Красного Креста. В январе 1878 года заболевает тяжелой формой сыпного тифа. Скончалась 5 февраля 1878 года и была похоронена в платье сестры милосердия около православного храма в городе Бяле.

Воспоминания Е.М.Бакуниной-СЕСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ КРЕСТОВОЗДВИЖЕНСКОЙ ОБЩИНЫ
(1854–1860)


В ноябре 1854 года великая княгиня Елена Павловна устроила Крестовоздвиженскую общину; я в нее поступила; тогда это казалось очень ново, и многие были против
этого. Сестры поехали прямо в Севастополь, и там Николай Иванович Пирогов был нашим главным начальником и руководителем.Были мы при 1-м перевязочном пункте, на южной
стороне Севастополя. Мы ее оставили только уже тогда,когда Малахов курган был занят неприятелем, так что все это происходило на наших глазах. Когда же пришлось нам
переехать в Симферополь, я, по желанию Николая Ивановича Пирогова, четыре раза провожала транспорты раненых и больных. Боже, что это было за трудное и мучительное время!
В феврале умерла наша сестра-настоятельница Екатерина Александровна Хитрово, и великая княгиня назначила меня сестрой-настоятельницей. Я, побывав в Петербурге, опять вернулась в Крым и ездила по всем госпиталям, где служили наши сестры в десяти городах. Когда же в конце 1856 года военно-временные госпитали были
закрыты, мы все съехались в Петербург; тут великая княгиня занялась устройством постоянной общины в Петербурге, и тогда я переписывалась с Николаем Ивановичем
Пироговым; его письма помещены в моих записках. Для той же цели я ездила в Берлин и Париж, чтобы видеть устройство тамошних общин. Записки мои кончаются в половине 1860 года, когда я оставила общину.
С самых первых дней моей молодости,которые прошла так, как в то старое время проходила жизнь девушек нашего звания, то есть в выездах, занятиях музыкой,рисованием, домашними спектаклями, балами, на
которых я, должна признаться, танцевала с удовольствием, и, может быть, вполне заслужила бы от нынешних девиц, посещающих лекции и анатомические театры, название «кисейной барышни». Но тогда мы все были такие, и мое желание поступить в сестры милосердия встретило сильную оппозицию родных и знакомых.
Теперь это совсем не то, и в последнюю кампанию в сестры Красного Креста шло очень много, можно почти сказать, что это было модой, и они шли на известное, а тогда…
Вот с этого-то времени я и начну мои воспоминания.
В 1854 году мы с сестрой были в деревне у нашей хорошей знакомой, Варвары Петровны Писемской, во Владимирской губернии.Никогда не забуду я того вечера, когда мы получили газеты с известием, что французы и англичане высадились в Крыму. Я не могла себе представить, что этот красивый уголок нашего обширного отечества может сделаться театром жестокой войны (1849-й и лето 1850 года мы провели в Крыму, так как сестре были предписаны морские купанья. Как хорошо и спокойно там было!).А через несколько дней опять известие об альминском сражении!В октябре месяце мы вернулись в Москву. С каким нетерпением мы хватались тогда за газеты; и вот, прочитала я, что французские сестры поехали в военные госпитали; потом в английские госпитали поехала мисс Найтингейл с дамами и сестрами. А что ж мы-то? Неужели у нас ничего не будет? Эта мысль не оставляла меня. На мое счастье, сестра, с которой я была очень дружна, разделяла мои мысли и согласилась отпустить меня, если и у нас тоже будут посылать. Мы поехали к кн. Софье Степановне Щербатовой, у которой мы были помощницами по попечительству о бедных, узнать, неужели ничего не будет у нас. Она сказала: «Говорят, что в Петербурге что-то готовится», — и советовала подождать княгиню Анну Матвеевну Голицыну, которая в это время была в Петербурге.Я всякий день посылала узнать, приехала ли Анна, но дни проходили, а ее все не было.Но вдруг я получила записку от Софьи Степановны (я ее и теперь помню). Она звала приехать к ней и писала: «У
меня есть то, что Вам надо».Когда мы к ней приехали, она рассказала, что великая княгиня Елена Павловна устроила Крестовоздвиженскую общину, что первый отряд собрался, что они на днях пройдут через Москву и что будут посылать еще. Я решилась ждать их и сейчас к ним поехать, увидаться и все расспросить; а пока я все-таки хотела испытать себя и поехала к знакомому мне доктору, натору в полицейской
больнице, которую граф Закревский называл «самой гнусной» из всех московских.
Я приехала на визитацию и просила его показать мне
всех перевязочных и потом позволить мне приехать провести целые сутки безвыходно в госпитале. Он удивился,взглянул на меня, а я ему сказала: «Павел Яковлевич, я собираюсь ехать в Севастополь».
— Ну, что ж, с Богом! Вы выдержите.
Итак, сбудется мое сердечное желание чуть не с самого детства — я буду сестрой милосердия!
Первый отряд сестер проехал. Я была у них (не помню, где они останавливались); их было тридцать; может быть, несколько и больше. Все мне у них понравилось, и
они тоже все понравились. Чтобы ехать далее из Москвы,для них были приготовлены хорошие тарантасы; их провожал чиновник. Я провела с ними часа два. Как я завидовала, что они уже едут! Они мне сказали, что и второй отряд уже готов и скоро поедет, но будут посылать еще.
На другой же день я написала в Петербург к гр. Антонине Дмитриевне Блудовой, чтобы она сообщила кому следует, что я желаю поступить в сестры, и с нетерпением ждала ответа, а между тем провела сутки безвыходно в больнице, видела много перевязок и очень была довольна тем, что все это перенесла очень спокойно и без утомления.
Но как было горько и досадно, когда в ответ на мое письмо я получила такой ответ: «Теперь собирают петербургских, а когда будут вызывать из Москвы, тогда и вас
позовут».
На это я написала, что меня очень удивляет такое разделение и что когда дочь Бакунина, который был губернатором в Петербурге, и внучка адмирала Ивана Лонгиновича Голенищева-Кутузова желает ходить за матросами, то странно, кажется, отказывать ей в этом...
Алексей Бакунин, который имел знакомых в Симферополе, привез мне письмо, которое получил оттуда; в нем были описаны все ужасы после альминского сражения и
страшное накопление госпиталей и тифозными, и ранеными. Но этот меня знал и не спорил, а, прочитав письмо,сказал: «Ведь я тебя знаю — тебе теперь еще больше захотелось туда ехать».
Но всего больше меня смущал и мучил брат (он военный, был в кампании 1828-го и 29-го годов); он все говорил, что это вздор, самообольщение, что мы не принесем никакой пользы, а только будем тяжелой и никому не нужной обузой.
Нынешние сестры Красного Креста ничего этого уже не испытали.
Наконец я получила приглашение явиться в Петербург, но и на дороге еще меня уговаривали вернуться. Тогда поезда встречались в Бологом; я вышла на вокзал и
там встретила Капниста, брата губернатора, который стал серьезно меня уговаривать не продолжать моего пути, а вернуться с ним в Москву… Но, наконец, я в Петербурге.
Отряд готовился небольшой; кроме меня должны были ехать семь сестер, три доктора и два фельдшера; но не все еще было готово, а в это время мы должны были
ездить в клинику, то есть во второй сухопутный госпиталь, и заняться перевязками под руководством доктора Чартораева и тоже продежурить там сутки. Я очень скоро
туда поехала на дежурство, там встретилась и познакомилась с сестрами, которые тоже собирались ехать. Не помню, кто из них был тогда со мной и много ли их было, но
очень помню, как мы проходили всю ночь по этим длинным неопрятным коридорам. Этот госпиталь был тогда в ужасном виде.
Наконец 15 декабря мы пустились в путь; в двух тарантасах ехали мы, сестры, в третьем — доктора, и еще перекладная для клади и фельдшеров. И всегда некрасивые и тяжелые четырехместные тарантасы были еще неуклюжее, поставленные на полозья и с привязанными тут же колесами.
20 декабря мы с трудом дотащились до Белгорода и тут должны были остаться почти весь день. Надо было бросить полозья и ехать на колесах. Дорога ужасная! Еще в наших тарантасах мы ехали немного скорее, но несчастные сердобольные, которых везли в огромных мальпостах, ужасно бедствовали; экипажи у них беспрестанно вязли и ломались. В Белгороде нас повезли прямо в дом купца, где нам был приготовлен обед; а я могла исполнить свое желание ехать поклониться святителю Иосафу. Потом нас еще повезли в женский монастырь; там чудотворный образ Корсунской Божией Матери.
Мы надеялись теперь беспрепятственно продолжать наш путь. Но увы! Когда 24 декабря, почти у Екатеринослава, мы подъехали к Днепру, нам объявили, что нас перевезут, но экипажей нельзя перевезти, паром не ходит,что слишком большие закраины и много льда. Нечего делать. Мы взяли самые нужные вещи, подушки и отправились по льду до дуба (так называются здесь большие лодки с палубой); часто лед нас затирал, и тогда все находящиеся на лодке раскачивали ее с протяжным криком: «Качай дуба! Качай дуба!».



_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Игорь Кумельский]

В продолжении темы.
Наконец мы стали приставать к ледяным закраинам другого берега, но несколько раз он оказывался слишком тонким и ломался под досками, которые на него бросали. Наконец удалось нам перебраться на берег и достигнуть Екатеринослава, кто на дрожках, кто на перекладной, а кто и пешком. Наши экипажи нескоро переправились, и нам пришлось остаться несколько дней. Как я рада была, когда мы опять поехали! Но вот что было ужасно: несмотря на то, что мы ехали с подорожной по казенной надобности, нам запрягали по три пары волов несколько станций сряду. Этот постоянно медленный воловий шаг выводил меня совершенно из терпения.
Но когда мы приехали в Нововоронцовку, то наш погонщик нам объявил, что он нас не «свалит» на станции, а он знает, куда нас «свалить», и свалил он нас перед хорошим домиком. Это распорядился полковник Солнцев, управляющей имением графа Воронцова, и нам был сделан самый милый прием.Полночь на 1 января 1855 года пробило, когда мы сидели за столом, поздравляли друг друга и от всей души желали всего хорошего. Грустно и тяжело было встретить новый год совсем с чужими, а все-таки надо было стараться быть повеселее.На следующий день, после завтрака, мы пустились в путь; нам заложили две пары волов. Их оказалось мало, припрягли еще две пары, и вот восемь волов с трудом нас тащат по три версты в час. Это нестерпимо! Только последние две станции нам дали лошадей, и мы скоро доехали до Берислава.
В Бериславе мы должны были найти письмо от Николая Ивановича Пирогова с распоряжением его, куда нам ехать. Письмо это и было оставлено, но сестры второго отделения взяли его и распорядились по нем, т. е. некоторые из них поехали в Херсон, а другие — в Симферополь; тут эти две дороги расходятся.
Из трех докторов, которые ехали с нами, двое посылались тоже великой княгиней на перевязочный пункт, а третий, доктор Василий Иванович Тарасов, был назначен доктором нашей общины и должен был всем распоряжаться. Он и написал Николаю Ивановичу и послал эстафет (тогда еще не было телеграфа). Я должна признаться, что меня очень обрадовало то, что уже другие отправились в Херсон, — авось мы попадем в Севастополь. Но нам пришлось ждать ответа несколько дней. Здесь можно было уже чувствовать, что мы подвигаемся к месту, где шла война.
И вот, то на волах, то на паре верблюдов (эти по крайней мере идут скорее, по семи верст в час), мы добрались до Симферополя.

Приехали прямо в дом, где жили сестры первого отделения. Впечатление было очень грустное. Они со всем рвением и усердием принялись за дело; симферопольские госпитали были переполнены ранеными и особливо тифозными, и сами сестры стали очень скоро заболевать.
Когда я приехала, то уже четыре сестры умерли; иные поправлялись, а другие еще были очень больны, и сама старшая этого отделения, она же и начальница всей общины, Александра Петровна Стахович, лежала еще в постели.
Не вдруг мы узнали окончательное распоряжение насчет сестер; но, наконец, было решено, что все сестры будут в Севастополе. Уже 16 сестер второго отделения там, на южной стороне, т. е. именно в Севастополе, а сестры первого отделения тоже туда поедут, как только поправятся. Сестры, что приехали со мной, тоже должны туда ехать. Сестра-начальница сначала пожелала, чтобы я осталась тут заняться их домашними делами. Я скрепя сердце согласилась, но мои сестры подняли плач и приходили в ужас, как им ехать без меня; а так как Александра Петровна Стахович стала чувствовать себя крепче, то и решила, что я могу уехать.
И вот мы стали собираться. Надо было и то, и другое приготовить и взять с собой. При первом отделении находился чиновник Филиппов, такой мешкотный; он меня несколько раз выводил из терпения с укладкой разных мелочей, и продержал нас так, что мы выехали поздно и только доехали до Бахчисарая. Тут дорога была хороша, а там, что ближе к Севастополю, то хуже. Мы не решились ехать дальше, а ночевать тут же.
Утром на измученных лошадях и по ужасной дороге подвигались мы к Севастополю.
В пять часов мы были на Северной, и долго не знали, где нам приютиться. Наконец Тарасов отыскал смотрителя морского госпиталя, и тот дал нам комнату, всю заваленную разными тюками, на которых мы и расположились, а его жена и теща пришли нас напоить чаем. Они здесь тоже на бивуаках: их госпиталь совсем разрушен бомбами, и они сюда перешли на четвертый день бомбардировки, но никого из всего госпиталя не только не убило, но и не ранило.

Николай Иванович Пирогов был неутомим и всем распоряжался; он нашел, что в собрании, где был первый перевязочный пункт, необходимо проветрить, так как там постоянно стала появляться рожа. Он велел раненых, которые были покрепче, отправить на Северную в бараки, а прочих перевели в Николаевскую батарею, в которой и прежде уже лежали больные, т. е. раненые. Две или три сестры второго отделения жили там; другие из того же отделения приходили туда дежурить. И я, и мои сестры сначала тоже туда ходили на дежурство. Перевязочный пункт открыли в так называемом Инженерном доме. Это были на дворе небольшие домики, так что постоянно из одного помещения в другое надо было ходить по двору.
Четвертое помещение — дом Гущина(Некоторые уточнения.Дом Гущина частично сохранился на проспекте Нахимова,вблизи здания Детского мира) de funeste memoire, на дверях которого, как мы говорили, должна была быть та же надпись, что на дверях ада у Данте: «Оставьте надежду все входящие». Тут тоже жили две сестры второго отделения, а мы, прочие сестры, дежурили по суткам то в том, то в другом доме. Я больше дежурила на перевязочном пункте. Сначала все это было странно, чудно, но в это время раненых не было так много; иногда трех человек вдруг принесут, иногда сами приходят. Но что дальше, то больше, и часто от 16 до 20. Тут же, тотчас, и начинаются операции: ампутации, резекции, трепанации. Большею частью все делал сам Николай Иванович. Докторов очень много всех наций, даже американцев. Все они очень учтивы, даже чересчур. Говорят: «Будьте добры, сделать то или это; сделайте одолжение, давайте через два часа это лекарство». И русские доктора очень внимательны и учтивы.Я не хочу в подробности описывать все эти страдания, все эти операции, мучения, крики; да это, несмотря на ужасы, по самому своему продолжению становилось монотонно, и продолжалось не день, не три, не неделю, не месяц, — а месяцы!
Несмотря на то, что на южной стороне не оставляли больных и мы ходили только за ранеными, в один день семь сестер слегли в тифе, а потом так и продолжалось: то две, то одна занемогают, и доктора тоже стали болеть, так что уход за ранеными и за больными сестрами стал очень затруднителен. Хорошо, что в это время А. П. Стахович со своим отделением приехала. Она с большим числом сестер осталась на Северной, где уже тогда было много больных, а к нам отделили некоторых.
Не могу вспомнить, в какое время, — в начале ли марта, или позднее, — приехало еще отделение сестер из Петербурга. Их поместили на Павловский мысок, но, сколько мне помнится, после 26 мая и потери трех редутов, Селенгинского, Волынского и Камчатского, их перевели в морской госпиталь, который был в Михайловской батарее.
В начале марта, после одной ночи, в которую была сильная бомбардировка, утром доктор Тарасов прислал мне сказать, что необходимо послать сестер в дом Собрания, так как там много раненых, а те маленькие домики, в которых был наш перевязочный пункт, недостаточны для такого числа.Взяв с собой одну сестру, я пошла в дом Собрания. Это был дом Морского собрания-прекрасное строение, где прежде веселились, открыло вновь свои богатые, красного дерева, с бронзою, двери, для внесения в них окровавленных носилок. Большая зала из белого мрамора, с пилястрами из розового мрамора через два этажа, а окна — только вверху. Паркетные полы. А теперь в этой танцевальной зале стоит до ста кроватей с серыми одеялами и зеленые столики; все очень чисто и опрятно. В одну сторону большая комната; это — операционная, прежде бывшая бильярдной; за ней еще две комнаты; в другую сторону еще две комнаты, с прекрасными, с золотом, обоями, и в них тоже койки. Утром было 11 ампутаций, и потом еще несколько, в продолжение дня. Сначала не обошлось без суеты и лишней беготни, пока устроились в новом помещении. Вечером Тарасов объявил нам, что князь Васильчиков велел сказать, что ночью будет дело, и чтобы все было наготове и исправно.
И вот собрались доктора, и, разумеется, первым явился неутомимо работающий, живой, одушевленный и возбуждающий и в других одушевление и ревность к труду Николай Иванович Пирогов. В этот вечер собралось восемь докторов и восемь фельдшеров, да ко мне пришли две сестры; мы все приготовляли, резали, катали бинты. Наша дежурная комната была в дамской уборной. Там жила постоянно одна сестра, которая заведовала хозяйством, имела чай, сахар, водку для больных. У нас почти постоянно кипел самовар, так как часто надо было поить раненых чаем с вином или водкой, чтобы поднять пульс, прежде чем хлороформировать. А как ужасно, когда по слабости раненого операцию делали без хлороформа: что за страшные были тогда крики!
у нас в большой зале все приготовлено: стаканы, водка, самовар кипит. В операционной, вокруг Николая Ивановича, сидят доктора. В одиннадцатом часу начала раздаваться пальба, и тотчас же стали раскрываться настежь наши парадные двери: то двое, то трое носилок сряду; то два человека ведут под руки раненого. Доктора их осматривают, при затруднительных случаях зовут друг друга на совещание, раздаются слова: «Этого на Николаевскую батарею!» (значит, легко ранен), «Этого в Гущин дом!» (значит, без всякой надежды), «Этого оставить здесь!» (значит, будет ампутация, экзартикуляция или резекция).Ночь началась очень страшно, но, слава Богу, всего было только 50 раненых и 4 ампутации.Было также очень тяжело, именно у нас на перевязочном, когда, после того как больной подавал надежды на выздоровление, он вдруг начинает лихорадить, пожелтеет, и доктор говорит, что надо его отправить в Гущин дом — для больного это все равно, что смертный приговор. А нечего делать, вполне сознаешь, что нельзя только что принесенным раненым быть в соприкосновении с таким больным и видеть умирающего. На перевязочном пункте не должны умирать.
В Гущином доме, куда я ходила, постоянно увидишь трех или четырех умирающих; всякое утро, если погода была теплая, всех больных на койках выносили на двор, а если придешь через полчаса, как они внесены, то уже дух был невыносимый, несмотря на целые ведра ждановской жидкости. Однако и в этом ужасном месте были такие, которые выздоравливали. Я сама имела удовольствие отдать одному обратно его деньги, которые он мне поручил переслать жене после его смерти.В доме же Собрания, в одной комнате, бывшей прежде нарядной гостиной, лежали у нас и оперированные офицеры. А то был еще особый офицерский госпиталь в так называемом Екатерининском дворце; но это не только не дворец, но и дом-то небольшой и довольно низкий; он был близко к Графской пристани. Его тоже и следа не осталось.
В этой больнице заведовала хозяйством и ухаживала за тяжело ранеными сестра Александра Ивановна Травина, нашего, третьего отряда.Героиня военных событий в Крыму.
Александра Травина была вдовой государственного служащего невысокого ранга. Рапортуя о своей деятельности медсестры, Александра лаконично, скромно, безо всякого
пафоса и похвальбы кратко сообщала: «Опекала шестьсот солдат в Николаевской батарее и пятьдесят шесть офицеров».
Я должна несколько подробнее описать ужасную ночь с 10 на 11 мая.С понедельника на вторник наши выходили рыть новые траншеи, — кажется, между пятым и шестым бастионом, — и устраивать батареи под прикрытием войска. Мы были наготове всю ночь, но ночь прошла благополучно, и во вторник днем все было тихо и спокойно. Вечером опять ждут и все необходимое готовят в нашей белой мраморной с розовыми пилястрами зале. Тюфяки уже без кроватей, а лежат на полу в несколько рядов; несколько столиков с бумагой, а на одном — примочки, груды корпии, бинты, компрессы, нарезанные стеариновые свечи. В одном углу большой самовар, который кипит и должен кипеть во всю ночь, и два столика с чашками и чайниками. В другом углу стол с водкой, вином, кислым питьем, стаканами и рюмками. Все это еще в полумраке, в какой-то странной тишине, как перед грозой; в зале 15, а может быть, и более докторов; иные сидят в операционной комнате, другие попарно ходят по зале. Офицер и смотритель торопливым шагом входят и выходят, распоряжаясь, чтобы было больше фельдшеров, больше рабочих.А когда посмотришь в дверь или в ряд высоких окон по обеим сторонам нашей залы, то ночь такая светлая, тихая, тонкий серп луны блестит так ярко, звезды такие ясные!.. Но вот в десятом часу точно молния блеснула, и раздался треск, даже стекла задребезжали в рамах. И блестит все чаще и чаще… Нельзя расслышать отдельных ударов, но все сливается в один гул. Это пальба на 5-м и 6-м бастионах, там, где работают новые батареи. В город бомбы не долетают.Мы сидим и слушаем все в том же полумраке. Так проходит около часа… Вносят носилки, другие, третьи. Свечи зажглись. Люди забегали, засуетились, и скоро вся эта большая зала наполнилась народом, весь пол покрылся ранеными; везде, где только можно сесть, сидят те, которые притащились кое-как сами. Что за крик, что за шум! просто ад!Пальба не слышна за этим гамом и стонами. Один кричит без слов, другой: «Ратуйте, братцы, ратуйте!» Один, увидя штоф водки, с каким-то отчаянием кричит: «Будь мать родная, дай водки!»
Принесли офицера; все лицо облито кровью. Я его обмываю, а он достает деньги, чтобы дать солдатам, которые его несли; это многие делают. Другой ранен в грудь; становишься на колени, чтобы посветить доктору и чтобы узнать, не навылет ли, — подкладываешь руку под спину и отыскиваешь выход пули. Можешь себе представить, сколько тут крови!.. Но довольно! Если бы я рассказала все ужасные раны и мученья, которые я видела в эту ночь, ты бы не спала несколько ночей!..
Наконец рассвело. Пальба прекратилась. При доме Собрания есть маленький садик. Представь себе, — и там лежат раненые. Я беру водки и бегу туда. Там, при чудном солнечном восходе из-за горы над бухтой, при веселом чириканье птичек, под белыми акациями в полном цвету лежит человек до 30 тяжело раненых и умирающих. Какая противоположность с этим ясным весенним утром! Я позвала двух севастопольских обывателей, которые всю ночь с большим усердием носили раненых, перенести и этих. Говорили, что в эту страшную ночь выбыло из строя 3000 человек; у нас перебывало более 2000 и было 50 раненых офицеров».
Я могла бы, после этих ужасных воспоминаний, рассказать что-нибудь поотраднее… Вот вспоминается мне великолепный вечер 19 мая. Я была у сестер на Северной; возвращалась я назад через бухту на катере с А. П. Стахович. Так было хорошо! Море как зеркало, пальбы почти никакой; в воздухе что-то приятное, успокоительное. И вот, зайдя на минуту в Собрание, я пошла домой, чтобы хорошенько отдохнуть, но сейчас же приходит почти вслед за мной сестра Степанова и говорит, что меня просят сейчас же идти в Собрание. Иду поспешно, не понимая, зачем меня зовут; ведь я только что ушла оттуда. И первая сестра, которая меня встретила, говорит: «Творогова сейчас принесли сюда; он ранен в грудь с левой стороны навылет.Он был страшно бледен и так слаб, что насилу мне ответил,но к утру он стал не так бледен и слаб и отвечал мне в полной памяти.Итак, я не знаю, кто и что там было. Я боялась оставить моего раненого, так как положение его было очень опасно, хотя на третий день Николай Иванович и все доктора начали подавать надежду на его выздоровление. Ухаживать за ним мне было очень удобно, так как он и еще никоторые раненые офицеры оставались в доме Собрания, хотя и был особенный офицерский госпиталь в Екатерининском дворце.(Уточняю Творогов Михаил Николаевич в 1847 году поступил юнкером на Черноморский флот.В 1850 г произведен в мичмана и назначен в Балтийский флот.В 1852 году переведен на Черное море.13 сентября 1854 г.по 19 мая 1855 г.командуя батареей на четвертом бастионе был тяжело ранен,награжден Орденом Святого Владимира четвертой степени с бантом и Св.Анны четвертой ст. с бантом ''За храбрость''.В 1871 г.зачислин в Черноморский экипаж,во время Русско-Турецкой войны 1877-1878 г.г.командовал в Очакове приморскими батареями.В 1879 году произведен в капитаны 1 ранга,а затем в контр-адмиралы с увольнением от службы.)
Я всегда слыхала, что Нахимов очень внимателен ко всем раненым морякам, а тут я увидела это и на деле. На другой же день он был два раза у Творогова, — спрашивал, что он желает, что можно сделать для его семейства, так как в эту минуту не было еще никакой надежды на его жизнь. Он также очень внимателен и к матросам, присылает табак, варенье и пр., часто приходит навещать их. Как же морякам не любить такого начальника?
25 мая, только что мы сели обедать на балконе, спасаясь от мух, которых в комнате целый рой, — одна бомба за другой вдруг начали свой грозный полет. Мы продолжали обедать, но Творогов прислал за мной. Я испугалась, пошла, думая, что ему стало хуже. Но он мне сказал, что желает, чтобы я была в Собрании, где менее опасности.
Ожидали, что начнется бомбардировка. Бомбардировки города не было, но была ужасная пальба на бастионах; нам хорошо это было видно с террасы, на которую можно было выйти с хор залы Собрания. Шум, треск — настоящий ад! А когда стемнело, то точно фейерверк: по десяти и более бомб вдруг летали. У нас раненых было мало, так как с тех бастионов носили на Павловский мысок. Через день только Николай Иванович съездил туда, и к нам перевезли 200 человек, и пошли операции. Результат ночи с 25-го на 26-е был очень грустный: мы потеряли Селенгинский, Волынский и Камчатский редуты, и неприятельское кольцо все теснее и теснее окружало Севастополь. Это произвело большое уныние.В это же время Н. И. Пирогов и многие из докторов, которые именно были с нами на перевязочном пункте, собирались уезжать, да и перевязочный пункт решили перевести на Северную, на Михайловскую батарею, т. е. такой пункт, какой был у нас в Собрании, где делаются большие операции и лежат больные, а на Южной будет только подаваться самая первая, необходимая помощь.Сестер решили оставить только пятерых. А. П. Стахович не хотела этим распоряжаться, а предложила, чтобы сестры сами заявили свое желание. Я первая очень пожелала остаться, и многие тоже вызвались, но решено, что довольно пяти.Я забыла сказать, что великая княгиня, зная давно, что Николай Иванович думает уехать, поручила общину графу Дмитрию Ерофеевичу Остен-Сакену, так что он после отъезда Николая Ивановича стал нашим главным начальником и покровителем. Он и всегда был очень внимателен к сестрам и показывал большое участие к нам...
Даже и теперь, несмотря на то, что столько лет прошло, так сердце и сжалось, когда я стала вспоминать роковые дни конца июня и 1 июля!.. Но чувствую, что теперь так не опишу живо и горячо, как писала к сестре под первым впечатлением 3 июля, и поэтому включаю сюда отрывок из этого письма:

3 июля, Севастополь.

«…Бедный Севастополь! Сколько крови льется в нем и за него!.. И, наконец, французам удалось попасть в Нахимова. Сколько, сколько времени они в него метили! Он так неосторожно разъезжал по всем бастионам; никто не носил эполет, а он постоянно их носил, и когда ему говорили: «Тут опасно, отойдите», он всегда отвечал: «Вы знаете-с, я ничего-с не боюсь».Эта ужасная весть сейчас донеслась и до нас; пошла какая-то зловещая суета. После своей несчастной раны в голову П. С. Нахимов прожил полторы суток, но не приходил в себя и не говорил. Он лежал на Северной; тело его перевезли сюда, в его дом, без всякой церемонии.Уже готовились к выносу в церковь для отпевания. Это было в пятницу после обеда. На улице стояли войска и пушки, множество офицеров морских и армейских. Во второй комнате стоял гроб, обитый золотой парчой, кругом много подушек с орденами, в головах сгруппированы три адмиральских флага, а сам он был покрыт тем простреленным и изорванным флагом, который развевался на его корабле в день Синопской битвы. Священник, в полном облачении, читал Евангелие. По загорелым щекам моряков, которые стояли на часах, текли слезы. С тех пор я не видала ни одного моряка, который бы не сказал, что радостно бы лег за него. Один только сказал мне: «Жаль его, ну да все равно, — я сам за ним скоро умру». Он говорил это, лежа на операционном столе.
---
В церковь мы не ходили, а потом пошли на бульвар. Это близ того места, где библиотека; очень высокое место, и внизу церковь близ Графской пристани. Мы простояли некоторое время: все еще ходили в церковь прощаться. Наконец заунывный трезвон и все более и более слышное пение возвестили нам, что вышли из церкви. Процессия повернула совсем не туда, куда я ожидала, а прямо к нам на гору, и прошла мимо нас. Его несли в недостроенную церковь равноапостольного князя Владимира, где уже были схоронены адмиралы Лазарев, Корнилов, Истомин, — два последние тоже павшие за Севастополь.
Никогда не буду я в силах передать тебе этого глубоко грустного впечатления. Представь себе, что мы были на возвышенности, с которой виден весь Севастополь, бухта с нашими грустно расснащенными кораблями, море с грозным и многочисленным флотом наших врагов, горы, покрытые нашими батонами, на которых Нахимов бывал беспрестанно, ободряя еще более примером, чем словами. Дальше — горы с неприятельскими батареями, с которых так беспощадно громят Севастополь и с которых и теперь они могли бы стрелять прямо в процессию. Но они были так любезны, что во все это время не было ни одного выстрела.Представь же себе этот огромный вид, а над всем этим, и особливо над морем, мрачные, тяжелый тучи: только кое-где вверху блистало светлое облачко. Заунывная музыка, перезвон колоколов, печально-торжественное пение; очень много священников, генералов, офицеров, на всех лицах грустное выражение…
Так хоронили моряки своего синопского героя, так хоронил Севастополь своего неустрашимого защитника!

_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Игорь Кумельский]

В продолжении темы. Вспомним тех, кого называли сестрами милосердия – белыми голубками, сестричками.
---Сестры Крестовоздвиженской общины попечения о раненых. Севастополь. 1855
Добрые, кроткие русские лица...
Белый платочек и крест на груди...
Встретишь тебя, дорогая сестрица,
Легче на сердце, светлей впереди.
Молодость, силы и душу живую,
Светлый источник любви и добра, -
Все отдала ты в годину лихую, -
Неутомимая наша сестра!
Тихая, нежная... Скорбные тени
В кротких очах глубоко залегли...
Хочется встать пред тобой на колени
И поклониться тебе до земли.

------
Слево направо:верхний ряд Сестры милосердия Наталья Смирнова,Мария Глибова,Александра Домбровская,Мария Гординская,мать Серафима,Олимпиада Смирнова.
Сидят в нижнем ряду слево направо:Екатерина Боршевская,Наталья Савельева,Екатерина Гординская,Вера Акунина.начальница Александра Стахович,Любовь Борисова.
...Из воспоминаний Бакуниной Екатерины Михайлоны.
И опять пошли грустно однообразные, грозные дни, и как-то все более и более терялась надежда на что-нибудь хорошее. Бомбы все чаще и дальше к нам залетали.Весь июль продолжалось все то же. Вспомню теперь только из ряда вон выходящие случаи и события, а то страшные раны, оторванные ноги, несчастные, которые вместо рук поднимали обнаженные кости, проломанные головы — все эти ужасы только с разными переменами повторялись изо дня в день.Но вот, в одно летнее, приветливое и ясное «после обеда», внесли одни за другими 13 носилок; двое из принесенных были сильно изранены и их сейчас же отнесли в Гущин дом, а 11 остались у нас. Но что за странное было их состояние! Они все были без памяти, как-то ползали по полу, а руками делали такие жесты, как бы плавали. Это было последствие камуфлета; они работали в мине и подошли близко к неприятельской мине, а те свою и взорвали, и вот от этого они и получили такое страшное сотрясение мозга. Их обливали холодной водой, потом положили на койки и все прикладывали холодные компрессы; только с половины ночи они начали приходить в себя, но не все вдруг, а то один, то другой; и как-то странно они опоминались, точно в мелодраме: «Где я? Что со мной? Как я сюда попал?» Иные только вспоминали, что были в мине. Я всю ночь проходила от одного к другому — так меня это интересовало. К утру десятеро совсем опомнились, но один пришел в себя только через сутки, — и все они скоро и совсем поправились.
Кстати, упомянув Гущин дом, я вспомнила вообще, какие были у нас перемены по госпиталям. Сначала, когда мы перешли на Николаевскую, попытались еще некоторых оперированных, для которых боялись дурного воздуха батареи, — хотя в ней постоянно поливали ждановской жидкостью, — класть в небольшие комнаты дома Собрания. Но это скоро оказалось слишком опасным. Орлова дом, Гущин дом и Инженерный дом (где одно время была холерная больница, но, слава Богу, холерных было немного, и холера скоро совсем прекратилась, только сестра, которая ходила за больными, умерла холерой) были закрыты: там уже было слишком опасно. Гангренозных перевели в Екатерининский дворец, а офицерский госпиталь был переведен на Северную, в Михайловскую батарею. В гангренозной подвизалась сестра (не помню ее имени), здоровая, бодрая, простая женщина, уже немолодая. Это именно был подвиг великий, — так все там было безнадежно и тяжело, и физически, и морально.
Иногда офицеры оставались и у нас на Николаевской, после раны или после операции, в ожидании или смерти, или возможности переехать на Северную.
Не только у нас на перевязочном пункте, но и во всех госпиталях, которые были на Южной стороне (про Северную наверное не знаю), всех больных поили чаем, даже и два раза в день. Откуда был этот чай и сахар — наверное не знаю. Помню, что два брата Кефали, евреи-караимы, очень часто к нам приходили и часто доставляли нам что было нужно для больных.
Около этого времени случилась большая тревога. Вдруг закричали, что бомба упала на крышу порохового погреба. Ив. Ив. Кизмер, несмотря на жар и на свою полноту, с великой смелостью побежал стремглав туда, — и все в недоумении ждали, что будет, хотя и знали, что погреб великолепно защищен. Но, слава Богу, бомбу не разорвало; кто говорил, что фитиль погас, а кто — что он выпал, прежде чем бомба упала.
Как-то и я раз бежала по нашему коридору, в тревоге не понимая, что могло случиться. Выйдя из операционной в наши казематы, вдруг слышу, что-то пахнет дымом все сильнее и сильнее. Бегу и вижу густой дым в нашем коридоре. И что же это? Одна из сестер разложила костер на полу (пол у нас был каменный) и варит из кизила варенье! Разумеется, я сейчас прекратила это неуместное хозяйственное занятие, погасила огонь, и ей пришлось лакомиться недоваренным вареньем.
Вспомнив этот больно женский и легкомысленный поступок в то время, как мы были не только на военном, но и в осадном положении, — я вспомнила другую женщину, в которой ничего почти не было женского. Это в то время очень известная Прасковья Ивановна; она была какая-то темная личность; много про нее говорили, может быть, и лишнего. Она ходила на 4-й бастион и Малахов курган; солдаты ее очень любили, — она как-то все пришучивала; офицеры надевали на нее разные фольговые и из бумаги вырезанные ордена, давали ей денег. И вот раз она пришла и просит одну сестру купить ей шелковой материи на платье, и когда та ей принесла нежно-лиловый гроденапль, — она очень ему обрадовалась. Но не удалось ей, бедной, пощеголять в этом платье; скоро после этого ей оторвало обе ноги, когда она шла на бастион, и она тут же умерла. Сестра, у которой хранилась ее материя, продала ее, чтобы употребить эти деньги на ее погребение и поминовение.Все грустнее и грустнее становилось у нас. Никогда не забуду я 4 августа! Сколько у нас было тогда ожиданий, надежд! Мы знали, что будет большое дело на Федюхиных горах, а среди нас было какое-то зловещее молчание. И не только на неприятельских бастионах, — это понятно, — но удивительно было, что и наши батареи молчали. И вот, в этой непривычной для нас тишине тянется бесконечный день без всяких известий. Только поздно вечером, и то под тайной, мне сказал один, что все потеряно, и дело проиграно.5-го, уже при страшной пальбе, мы узнали подробности. Говорили, что раненых до 8 тысяч, несколько генералов убито; говорили, что сестры ездили на позицию.
Вот, припоминая все это, расскажу один несчастный случай. У нас уже давно не приносили женщин, и их мало оставалось в городе, только иногда на нижней галере появлялись дети и, бросая мячик, громко и весело кричали: «Бомба летит!» Вдруг нам принесли женщину с оторванной ногой. Я стала с ней разговаривать и спрашиваю ее:
— Зачем же вы не уйдете на Северную? Туда уже многие ушли.
— Да и мы на Северной, — отвечала она. — Да вот захотелось огурчиков посолить, я и пришла в дом за ведром, а тут меня и хватило! Да так хватило, что она скоро и умерла.
Чем дальше, тем становилось все грознее и грознее. Раз был такой взрыв, что все мгновенно проснулись от гула и сотрясения. У нас даже из иных окон стекла посыпались. Говорили, что это нашим удалось взорвать неприятельский погреб на бывшем Камчатском редуте, и что там было до 3000 пудов пороху.


Это была дорога жизни и только в один конец.

В половине августа была у нас большая новость, но, увы! не предвещающая ничего хорошего. Стали строить или, правильнее сказать, наводить мосты через бухту от Николаевской батареи к Михайловской. Мост крепкий, но, разумеется, плавучий на бочках и качающийся, но широкий, так что два и даже три экипажа могут разъехаться; перила веревочные.
Дочь генерала Павловскаго и его воспитанница, которые тоже должны были оставить свой хорошенький дом и жить с нами в маленьком каземате, которого окошко обращено к морю, очень желали побывать на Бельбеке и повидать еще знакомых сестер. Не говорилось, но очень чувствовалось, что все это не долго продолжится, и Павловская упросила меня ехать с ней, доказывая, что теперь это гораздо легче и удобнее, так как не надо хлопотать о переезде на лодке через бухту, а спокойно переедем через мост. Я согласилась. С 4-го там очень много раненых, и мне хотелось видеть сестер, подышать свежим воздухом (от купанья мы уже давно должны были отказаться) — да и должна признаться, что хотелось проехать по мосту, который только видела из амбразуры нашей батареи, — проехать по морю, аки по суху.Один из знакомых нам ординарцев графа Сакена был так любезен, что взялся добыть экипаж. И вот он сам нам пришел сказать, что экипаж готов. Но что это был за экипаж! Какая-то несчастная тележонка на измученной лошаденке. Как мы три там поместились, я и не понимаю. А наш учтивый кавалер провожал до моста, а мы, вместо благодарности, смеялись, говоря, что он нас провожает, чтобы видеть, не рассыплется ли наш экипаж. Однако мы очень благополучно переехали через мост. День был прекрасный, море так и блистает по обеим сторонам моста (он почти с версту). Было так тихо, что он совсем не качался; велено по нем ездить шагом. Мы начали с того, что поехали в лагерный госпиталь на Северную. Сестра Грибарич поправляется. Мы были там недолго и поехали на Бельбек, но насилу отыскали туда дорогу по очень живописному ущелью; — впрочем, когда редко выезжаешь, все кажется красиво, — только пыль была ужасная.Теперь у нас с начала августа ужасно грустно: раненые почти не остаются у нас; очень тяжело раненых сейчас же отправляют на Северную, да и после операции больной остается недолго, двое, трое суток, и всякий вечер шаланда отвозит от нас много больных, а утром опять все занято новыми; и так проходит перед вами длинная вереница лиц, за которыми не успеешь и понаблюдать, и походить. И проходят они большей частью в могилу!.. И как я бывала рада, когда отыщу какого-нибудь, который поправляется. А это так редко.
С 24 августа началась сильная бомбардировка бастионов; в город к нам не стреляли, а прежде — на площадь перед нашими окнами, где расположен полк, — так часто попадали, что мне полковник сказал, что у него тут выбыло 30 человек. Я сама видела, стоя на галерее, что когда летит бомба, солдаты со смехом разбегаются, точно играют в мячик, а потом с безрассудным любопытством сбегаются на нее, прежде чем она лопнет. Но, слава Богу, я не видала ни одного несчастья. Раз, еще в половине августа, бомба упала на галерею около окошка первого операционного стола, пробила свод, прошла в лавку и там лопнула. Я за минуту до этого ушла за водкой. В операционном каземате только отбило штукатурку, разбило окно, рамы, и была страшная пыль. Мы от души благодарили Бога, что в это время не было операции, а то нельзя ручаться, — нас всех поразило бы и разбросало, да и оперированному мог быть причинен большой вред. В лавке все было переломано: шкафы, прилавки разбиты в щепки, и мальчик приказчик так был ранен, что пришлось отнять стопу; но он, слава Богу, выздоровел. Тотчас после этого купцы стали укладывать все, что уцелело, и уехали; а тут начали рыть мины, чтобы взорвать Николаевскую батарею.24 и 25 августа раненых с бастионов приносили очень много, до 1000 человек в день, и бывало на трех столах до 100 операций. С этих дней уже не только дежурные, а все сестры — за делом; теперь было не до отдыха, и сестры оказались все очень усердны и деятельны. Два вечера сряду бухта и Севастополь были освещены горевшими в бухте кораблями. Первым сгорел самый большой транспорт, на котором находились смола и сало, — он горел очень ярко; а на другой день сгорел фрегат «Коварный». Живописно бегал огонь по снастям, — как будто это была иллюминация!!..


И так последние дни своего существования Севастополь был ярко освещен горевшими кораблями, остатками нашего несчастного потопленного Черноморского флота!
27 августа. Как я теперь написала это несчастное число, так передо мной и встали все события этого ужасного дня!Мы поднялись очень рано; пальба продолжалась; холодно; ветер, довольно сильный, так и ходит по нашей безоконной батарее.В одиннадцатом часу я вышла из приемной и пошла по нашей галерее, чтобы попросить кофе. Масса народу; все толпятся и смотрят.
— Что такое?
— Посмотрите, ряды неприятелей подходят к № 2-му и к Малахову кургану.
Да, точно! Ножи на их штуцерах сверкают на солнце. Да, это штурм!
С Павловского мыска по дороге к Малахову кургану поскакал Хрулев и его свита, и все скоро закрылось пылью и дымом. Видя, что все как-то в смятении, я вернулась в приемную помогать доктору при операциях и завязывать лигатуры-нить, используемая при перевязке ...
Вдруг вбегает сестра Зихель, — на ней лица нет. Она говорит, что надо спасаться, что со всех сторон штурмуют. За ней вбегает Александра Петровна Стахович и прерывающимся голосом говорит мне:
— Ради Бога, сестра, надо уходить! Граф Сакен велел торопиться!
Как досадно, как горько! Но нечего делать, иду к нам наверх; сестры в тревоге; у иных хоть дорожные мешки в руках, а другие ничего и не берут с собой. Я говорю Александре Петровне, что мне необходимо собраться; у меня есть офицерские и солдатские вещи; — хорошо еще, что рано утром я успела иное отдать; у меня ключ от аптеки, его надо передать доктору. Но Александра Петровна все спешит, говоря:
— Через полчаса на площади, может быть, будут резаться.
Я ей отвечаю, что мне невозможно все вдруг так бросить; даю ей честное слово, что я за ними последую, может быть и догоню их, и она наконец уходит со всеми сестрами.
Тогда я принялась наскоро все убирать и брать с собой то, что необходимо. Показывая и на свои, и на сестрины мешки и чемоданы, которые к нам надо переслать, прошу у смотрителя еще солдата; а потом, вспомнив, что от большого ветра мост в воде, надеваю свои мужские сапоги и, отдав вещи солдатам, иду отыскивать доктора.
Сдав ему шелк для лигатур и ключ от аптеки, я оставляю с сокрушенным сердцем нашу Николаевскую батарею, нашу Южную сторону, наш бедный Севастополь!..
От сильного ветра мост сильно качается, и я должна была взять за руку нашего служителя-солдата, чтобы перейти бухту под усиленной пальбой.
На Михайловской батарее я нашла сестер; все там в величайшем беспорядке, так как все вещи живущих сестер сносятся в одну комнату и готовят пушки для пальбы.
Крик, шум такой, что не слышно бомбардировки. А тут еще сестры, служащие на Михайловской батарее, особливо их старшая, бранят начальницу. Я и не упомянула бы об этом, если бы все эти мелкие беспорядки и неурядицы не повели впоследствии к большим переменам в общине. Да и многие сестры занимались в это время мелочами, хлопотали о своих мешках, чемоданах, плакали о сундуках, — точно они и не понимали, что происходит перед их глазами, что Россия теряет в эту минуту!..
А между тем то бомба, то ракета падают в море, в ту или другую сторону моста.
Но Бог милует. Одна бомба упала и на мост, но одни остановились, другие побежали вперед и только две доски летят прочь; их сейчас же чинят, и все продолжают идти. Вдруг видим, что и войска идут на эту сторону… Они несут знамена, которые были в комнатах графа Сакена, и тут же — в красном — идут и пленные…
Поехали полуфурки и возы, нагруженные донельзя. На одном сидит на самом верху комиссар перевязочного пункта и заботливо держит, прижав к себе, корзину с котятами, а кошка сидит с ним рядом! Стали носить и раненых на Северную. Вдруг на Малаховом кургане огромное извержение земли, камней: это взрыв погреба или мины.

Кроме раненых, лежащих в казематах Михайловской батареи, лежат раненые в магазинах; до них нет и четверти версты.
Какую ужасную ночь мы провели! Никогда не забуду я этой картины! Как ужасно горел весь Севастополь — огромное пламя! А в бухте затапливали все наши несчастные оставшиеся корабли… По мосту все гуще и гуще идет войско и остальные жители; ядра так и летают.
Говорили, что под тем окошком, в которое мы смотрели на Севастополь, оторвало голову часовому.Тут я узнала про нашего доктора В. И. Тарасова; иные говорили, что он совсем уехал, а другие — что он поехал встречать Н. Ив. Пирогова, который сюда едет.
В ужасном положении была бедная Д. Алексеева; перед ее глазами горел ее родной город, ее собственный дом, и она знала, что ее единственный брат еще там, на Южной стороне!..Нам было сказано, чтоб мы не ставили самоваров в коридоре, не выходили туда со свечой, потому что везде порох. А между тем бомбы разрывались со всех сторон.
Рассвело. Только одни мачты видны от кораблей; густой, черный дым поднимается над Севастополем. Одни войска идут по мосту. Когда я услыхала, что идет тобольский полк, я побежала к мосту, в надежде узнать об Александре Бакунине. Спрашиваю унтер-офицера. Он мне отвечает:
— Прапорщик Бакунин сейчас пошел в гору.
Слава Богу, жив и здоров! Тобольский полк прошел последним; сейчас же начали разводить мост и притягивать его к Северной. Граф Сакен и оставшееся с ним войско переехали на пароходах.
У моста я встретила нашего служителя; он сказал мне, что все наши вещи везут на катере, а мне он очень бережно отдает мой хрустальный стакан, который спас в своем кармане! Когда привезли все наши вещи, пошла опять ужасная толкотня; кто отыскивает, кто плачет, что все пропало. Но времени терять нельзя, надо скорей все укладывать на возы и отправлять на Бельбек. Ждут с минуты на минуту взрыва Николаевской батареи; уверяют, что камни долетят сюда. Один солдат, услыхав это, говорит мне:
— Небось, матушка, ничего не будет, она не взорвется.
— Как, почему ты так думаешь?
— Да мина та не так сделана.
И в самом деле она не взорвалась. А Александровская два раза взрывалась; камни сыпались в море, как огромный град. Скоро половина сестер уехала. Мы тоже поехали с Александрой Петровной, но мы заехали на Северное укрепление, и там, найдя раненых, я и сестра Надежина остались, чтобы их перевязать и напоить водкой. Очень мы были рады, когда к нам присоединился флотский доктор Шелома.Как тяжело было слышать звон наших колоколов, который доносился до нас с Южной стороны! Туда пробрались французские мародеры, несмотря на запрещение главнокомандующего, так как взрывы все продолжались в разных местах. И вот, как теперь вижу на плоском мысе трехэтажную круглую Павловскую батарею; вдруг из нее поднимается черный столб, расширяется кверху, как рисуют извержение огнедышащих гор, только не огненный, а черный. Страшный гул, треск. Летят обломки, сыплются камни, взвивается дым и пыль, и менее чем в минуту от трехэтажного здания остались только две небольшие насыпи.
К вечеру пришел к нам А. Бакунин и многие другие из нашего перевязочного пункта; после такого дня и ночи обрадуешься, увидав даже тех, которые и не были симпатичны.
Слава Богу, все, даже все служители нашего пункта, вышли живы и здоровы; только у многих ничего не осталось, кроме того, что было на них.
Ночью мы с сестрой Надежиной уехали на Бельбек. И вот нас окружают высокие, красивые деревья; воздух легкий и свежий — вся прелесть южной долины. Тихо; только иногда вспорхнет или чирикнет птичка…Сестры, которые давно были на Бельбеке, имели все свое дело, свои палатки, а мы, приехавшие с Николаевской батареи, толкались без дела, comme des ames en peine. Но я через день уехала в лагерь на Северные высоты, узнав, что там лежит мой крестник-черкес, смертельно раненый при штурме на Малаховом кургане.Какую грустную ночь я провела там! Этот лагерь, и всегда невеселый, стал еще грустнее. Дождь так и льет; во всех палатках огонь, но не видно ни солдат, беспечно прохаживающихся, не слышно разговоров, а только по ужасной грязи раздаются поспешные шаги служителя: он идет за фельдшером или за священником. В палатках слышны стоны и крики страданья. Я отыскала своего крестника в маленькой солдатской палатке, на которую была надета еще офицерская. И он тоже очень страдал. Он метался на кровати, однако узнал меня. На другой кровати, против него, белокурый молодой человек с важностью разбирал старые газеты и объявления, и, без умолку говоря, рассказывал мне, как посредством шарманки он устроит новый телеграф и на Волге пароходы, а ведь с Каспийского моря рукой подать до Балтийского моря. И я отвечаю ему от времени до времени, чтобы его успокоить: «Хорошо; так точно». Мой крестник иногда закричит на него, что он вздор говорит. И я с грустью слежу за движениями умирающего, и его стоны сливаются с этими безумными речами контуженного юнкера. А дождь так и стучит в палатку, ветер так и рвет, так и завывает, а иногда раздается глухой гул со стороны Севастополя и напоминает о продолжении этих ужасных взрывов на бастионах и батареях. Черные тучи с южной стороны, т. е. той, где был Севастополь, освещены багровым заревом пожара!.. К утру мой крестник скончался!..
Больничный лагерь на Северной стороне производил на меня всегда тяжелое впечатление и по его грустной обнаженной местности, и по множеству трудно раненых, и по обстановке, и по отношению начальства к сестрам и сестер между собою, и грубости некоторых из них. Вечером я уехала на Бельбек, но и там я тоже находилась без дела и ждала и надеялась на приезд Николая Ивановича Пирогова,
Скоро приехал доктор Пирогов, это было в самых первых числах сентября, 4-го или 5-го, — с ним вернулся и наш доктор Тарасов, хотя между сестер и ходил слух, что он уволен от должности врача при общине. Приехали также и некоторые из врачей, которые были с ним прежде на перевязочном пункте. Я просила Николая Ивановича дать мне какое-нибудь дело. Он мне сказал: «Ступайте в операционную палатку». Я не помню, какая там была сестра, но знаю, что она этим обиделась, хотя ей и говорили, что тут нет ничего для нее обидного, так как все переменилось, и главный хирург не тот. Николай Иванович со своими ассистентами обошел все палатки, переглядел всех раненых, нашел очень много упущений и запущений; не знаю, были ли в этом виноваты доктора, или наплыв больных в предыдущие дни был так велик, что недоставало ни средств, ни времени. Сестер нельзя в этом винить, у них недоставало знания и опытности, но усердия было много, и они постоянно и без устали работали и перевязывали вверенных им больных.
Как я уже прежде сказала, больных всех отправляли, и их оставалось очень мало. Сестры тоже уезжали в Бахчисарай и в Симферополь. Я предложила Николаю Ивановичу остаться с двумя сестрами на Бельбеке на зиму; но он нашел, что это не нужно, и предложил мне провожать транспорты больных и раненых от Симферополя до Перекопа. Я с удовольствием согласилась, тем более что меня давно мучила мысль о транспортах.
Утром я уехала с сестрами в Бахчисарай, но ни в квартире сестер, ни в беседке в саду мы не могли поместиться: так было много сестер. И мы поместились в каком-то татарском домике с разбитыми стеклами — тесно, холодно, одним словом, скверно! Но чистая бахчисарайская вода показалась нам лучше всякого лимонада; она действительно очень хороша, после того, что мы пили на Бельбеке, — придешь, бывало, к столу и не вдруг разберешь, в котором графине квас, в котором вода, — а эта чистая, холодная вода казалась нектаром.
Я думала уехать на другой же день, но пришлось прождать до вечера Николая Ивановича, от которого я должна была получить полную инструкцию для следования при транспорте.
Она у меня есть, написанная его рукою. Привожу ее целиком:

«1) В какой мере возможна перевязка раненых на этапах, и сколько примерно нужно сестер на каждую сотню раненых?
2) Каким образом утоляется жажда раненых на пути, и снабжены ли они или сопровождающие транспорт средствами, необходимыми для этой цели?
3) Выдаются ли раненым, кроме их шинелей, еще каждому одеяло или халат, или же (трудно больным) полушубок?
4) Как приготовляется пища на этапах, и возможно ли снабдить этап теплыми напитками в холодное время?
5) Осматривают ли транспорт, растянутый иногда на целую версту и более, от одного этапа до другого, врачи или фельдшера?
6) Соблюдается ли порядок, назначенный в снабжении больных пищею, т. е. кормят ли их на тех этапах, где изготовлено должно быть для этой цели?
Н. Пирогов.
Бахчисарай, 15 сентября 1855 г.»
На другой день я и еще четыре сестры, запихавшись и согнувшись в три погибели в татарском дилижансе или, попросту сказать, в крытой фуре, поехали в Симферополь. Приехали туда в пятом часу в дом Таранова, где две комнаты были отведены для сестер.
Екатерина Александровна тоже приехала в Симферополь; однако еще А. П. Стахович распоряжается в общине, и мне пришлось идти к ней, чтобы получить от нее деньги, необходимые для поездки, так как надо все купить и всем запастись. Она была очень расстроена, и только именем Николая Ивановича я могла получить от нее все, что мне было нужно, т. е. денег и белья из склада. Я слышала, что почти все сестры 1-го и 2-го поезда, как исполнится год (мы ведь присягали на год), а может быть, и ранее, собираются уехать, а иные уехали и прежде.
Наконец 21 сентября, в пятом часу, выступил наш транспорт, и я и три сестры со мной в тарантасах, на измученных фурштадтских лошадях, поехали за ними шаг за шагом. Транспорт на волах, 139 подвод; на всех устроено нечто вроде кибиток, неуклюжих, низеньких, крытых рогожей.
Долго мы ехали до нашего ночлега — аул Сарабуз. Совсем стемнело, когда мы приехали. Нас встретили страшный крик, шум: отводятся квартиры раненым и больным.
Домики разбросаны нерегулярно по обеим сторонам Салгира, и нам отведен домик. Целое татарское семейство нас окружило; пришел к нам и майор, который здесь продовольствует больных, как это было устроено в то время и на всех этапах до Перекопа. Жена его живет тут же, и он приглашал к ней напиться чаю; я рада была не хлопотать о самоваре (который мы возили с собой, так же, как и уголья), но прежде чем пойти к ним, мы пошли на солдатские кухни, посмотреть ужин больных. Напившись чаю у майорши, мы вернулись в свою саклю. Но меня ужасно мучило, что я еще не знаю, какие у нас больные и как они проведут ночь. На другое утро я очень обрадовалась, увидав, что опасно раненых у нас нет.
В 6 часов, при восходе солнца, мы пошли на перевязку. С большим удовольствием я увидала, что фельдшера готовили разные примочки и теплую воду. Корпия не очень хорошая, но порядочная. Перевязывали мы, четыре сестры, два фельдшера и доктор. К девяти часам все было кончено. Больные пообедали, мы позавтракали и в первом часу выехали. На другое утро мы очень спешили, — перевязочных у нас 325 человек, а всех больных до 500, — нам предстоял переход в 30 верст. Как только мы перевяжем одного, он тотчас идет обедать. Надеялись скоро выехать, но всего один колодезь, — напоить волов надо много времени, — так что мы выехали только в 12 часов. Пасмурно; накрапывает дождь; если погода переменится, беда больным и нам! И вот мы опять едем и едем, и все та же степь, и все тянется тот же бесконечный обоз. Впереди — верховой казак; сзади, в крытой тележке, на лошадях — доктор и офицер. Мы то обгоним весь транспорт, то остановимся и всех пропустим мимо себя, считая, все ли подводы тут, или, выйдя из тарантаса, идем по степи. И тянется наш обоз — и больше ничего. Мы ведь едем не по большой дороге, где много езды, а проселком, от аула, в котором ночевали, до аула, где будет ночлег, и даже не проезжая мимо ни одного аула.
...Опять ехали мы целый день, и только от времени до времени наша степь оживлялась проходом орловского ополчения; молодцы, и хорошо одеты, в черные полукафтанья. С иными мы разговаривали. Я спросила у одного, знает ли он, кто мы.
— Как же: сестры милосердия; мы про вас в «Ведомостях» читали.
А другой, который со мной разговорился, когда я ему сказала, что мы оставили Севастополь, возразил решительно:
— Ну, а мы его опять возьмем!
В девятом часу приехали в Качкары. Опять шум, гам, лай и крик!
На другой день мы опять должны были спешить, так как переезд до Перекопа ужасный — 32 версты! Выехали в 11 часов; несколько верст ехали проселком, и тут только и увидишь вдали верблюда или вола, или дрофа пролетит над головами.До Перекопа мы ехали 12 с половиною часов, так что приехали туда только в половине 12-го. Госпиталь освещен — это какая-то бывшая жандармская казарма: хорошо, что всех положат вместе, только очень тесно их положили.
Но что меня ужасно взволновало и чего я никак не могла уладить, как ни старалась: офицер, который распоряжался размещением больных на койки или на полу, никак не хотел положить слабого больного на койку, говоря, что на них велено класть только раненых. Напрасно я ему говорила, что у нас есть раненые совсем здоровые, а больные гораздо слабее, а один и очень слабый. Но он преспокойно отвечал:
— Генерал так приказал.
Я отвернулась от него и не удержалась, чтобы громко не сказать:
— Приказание глупое, да и исполнение такое же! — и пошла, постараться хоть на полу уложить покойнее моего больного.
Ужин был готов. Нам отвели маленькую, чистую комнату; в ней стоят стол и лавки, а все эти дни мы сидели на полу. Напившись чаю, в два часа мы легли спать, в половине шестого встали и пошли на перевязку. К нам пришли две сестры. Их здесь четыре; они присланы Екатериной Александровной Хитрово из Одессы, но не из ее общины, а из новонабранных прямо в крестовоздвиженские сестры. Е. А. Хитрово, кажется, отправляла сестер и в Херсон, и в Николаев, так как там сестер, присланных из Петербурга, было слишком мало по множеству больных, которые там находились.
В Симферополе оказалось очень много госпиталей: все присутственные дома, все большие здания, Благородное собрание, гимназия, дом казенной палаты — все занято, а Присутствие — в доме председателя Владислава Максимовича Княжевича. Он мой давнишний знакомый, и был очень внимателен ко мне, да и во всех сестрах принимал большое участие.
Всегда буду вспоминать с большой благодарностью, что он, несмотря на все хлопоты и тревоги того времени, как только узнал, что все сестры благополучно вышли из Севастополя, сейчас написал к моей сестре и успокоил ее гораздо раньше, чем она могла получить мое письмо...

Евдокия Петровна Ростопчина (урожденная Сушкова) (1811-1858), одна из крупнейших русских поэтесс XIX века.


СЕСТРАМ КРЕСТОВОЗДВИЖЕНСКОЙ ОБЩИНЫ ПОСВЯЩАЕТСЯ

Бог помощь вам, возлюбленныя наши,
Бог помощь вам в терпенье и трудах!
Пусть Ангелы Его, дела считая ваши,
Радеют в небесах о ваших головах.

Вы служите Ему не в келье монастырской,
За крепкою стеной обители святой. -
Нет! Вдохновенныя отвагой богатырской,
Как сестры, вы пошли за братьями в бой!

Пусть лопнула картечь, пусть пуля свищет в уши,
Вы только креститесь, - и к страждущим скорей,
Их раны врачевать и подкреплять их души,
Спасти, иль проводить молитвой их своей.

Как женщины, вы нежны, сердобольны,
Но храбрым мужестом с героями равны;
Когда ваш взор и дух смущаются невольно, -
Вы теплой верою тотчас оживлены.

Больной и раненый, - все вас благославляет,
Все вас приветствует улыбкой и мольбой,
И на руках у вас спокойней умирает
Наш воин-мученик под вашею слезой.

Какой наградою почтит вас Русь святая?
За ваши подвиги какой хвалой воздать?
Немеет похвала...бессильна власть земная...
Не здесь, не нам вас награждать!

Один Господь оценит труд священный,
И жертву ваших дней, вдали друзей, родных, -
И там, на небесах, вас ждет венец нетленный,
Замена всех наград, всех почестей земных!
1855 год.
Еще прибавлю несколько слов. Когда в 1879 году исполнилось 25 лет основания общины, я получила от великой княгини Екатерины Михайловны следующую телеграмму:
«В сегодняшний день исполнившегося двадцатипятилетия Крестовоздвиженская община сестер милосердия не может не вспомнить с чувством особой признательности о вашей неутомимой образцовой деятельности в Общине в самые трудные для нее года зарождения и устройства. — Екатерина».
Эта телеграмма была мне очень приятна. Она меня удостоверила в том, что мое пребывание в общине не было для нее бесполезно.
В 1860 году Бакунина прекратила работу в общине и уехала в Тверскую губернию, в своё имение Прямухино. В то время население уезда, составлявшее около 136 тыс. человек, обслуживал всего один врач. Из-за этого постоянно возникали эпидемии, в уезде была высокая смертность. Бакунина за свой счёт открыла в имении больницу, содержала врача и лично вела приём больных. Крестьяне сначала отнеслись к её начинанию настороженно, но вскоре прониклись доверием к затее Бакуниной. Больница принимала по несколько тысяч пациентов в год.
В 1877 году началась новая Русско-турецкая война. Бакунину, которой к этому времени было уже 66 лет, пригласили принять участие в организации военной медицинской службы. Она стала руководителем деятельности всех медсестёр на Кавказском театре боевых действий и стойко вынесла все сложности военного времени, проявляя заботу и внимание по отношению к пациентам.
Умерла Екатерина Бакунина в 1894 году. Шедшие за её гробом крестьяне плакали. Похоронена она была в семейном склепе. В память о пионере сестринского дела именем Екатерины Бакуниной были названы улицы, медицинские и образовательные учреждения в различных городах России.
Так закончилась эпопея этой замечательной героической женщины.Екатерина Бакунина — особенный человек, одна из первых сестёр милосердия в России и мире, дворянка, которая не побоялась поехать в самое пекло Крымской войны, в Севастополь, чтобы спасать человеческие жизни.
После войны.
По окончании войны сестры милосердия Крестовоздвиженской и других православных общин вернулись к мирному труду. Они ухаживали за больными и престарелыми. Воспитывали и учили детей - сирот. Собирали средства на различные благотворительные нужды. Общины сестер милосердия, как правило, существовали при православных монастырях. Там же организовывались больницы, в которых самые бедные и неимущие могли получить приют и хорошее лечение. Опыт Крымской войны, показавший огромную пользу, приносимую сестрами милосердия во время боевых действий. Поэтому в 1863 году военный министр Д.А.Милютин издал приказ о введении договоренности постоянного сестринского ухода за больными в госпиталях. Сёстрам, прослужившим в них не менее 25 лет, назначали из государственной казны пенсию в размере 100 рублей. Дату этого приказа можно считать рождением профессии медицинской сестры в Российской империи.


----


_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Иван Лукашенко]

Второй справа Александр Чуклин, пятый справа Николай Филимонов и с ним рядом адмирал Кобцев, остальных может кто подпишет, кто это такие и где сделано это фото:

_________________
Нет ничего невозможного для человека, которому не надо это делать самому...

[Филимонов Николай]

Иван, первый справа преп. ИЯЭ и П наш выпускник Аникевич (извини, звания всех не помню),третий-наш выпускник Сергунин, четвертый наш выпускник к.1 р. Кулик(наш новый председатель РОО В и В Севаст.Голландия),ну а седьмого, к.1 р. А.Н. Корнева, грех не узнать, восьмой-быв.зам.ком.ЧФ,член СФ ГД..., девятый к-а Шишкин А.Н. наш выпускник.
Второй ряд-знаменщик-м-с из знаменного взвода, выделенного нам из зенитно-ракетного полка. К сожалению двух верхних ветеранов не знаю или не узнаю!
_________________
Хоть трудно жить-друзья мои . однако жить еще возможно.

[Иван Лукашенко]

[ВаСилыч]

Во втором ряду крайний слева - Петя Гапоненко, 1976-251 (КГДУ-2 на К-517).

[ВаСилыч]

Во втором ряду крайний слева - Петя Гапоненко, 1976-251 (КГДУ-2 на К-517, капитан 2 ранга).

[Игорь Кумельский]

Я еще немного дополню свою тему о наших сестрах мелосердия.
Всё сестры милосердия, участвующие в обороне Севастополя, получили серебряную медаль «Крым -1854 -1955-1956». Особенно прославилась сестра милосердия Дарья Лаврентьевна Михалкова. Она была первой в мире сестрой милосердия и героиней обороны Севастополя. ... Под этим именем она и вошла в историю Крымской войны.
Крестовоздвиженская община сестёр милосердия — российская община сестёр милосердия, первое в мире женское медицинское формирование по оказанию помощи раненым во время войны.

-----

-----

Севастопольский морской госпиталь основан в мае 1783 года, о чем свидетельствует донесение от 5 (16) июня 1783 года командующего эскадрой контр-адмирала Ф.Ф. Мекензи командующему флотом вице-адмиралу Ф.А. Клокачеву («…открыл в оном месте флотский лазарет с карантинным отделением»). В 1784 году лазарет получил наименование «Севастопольский морской госпиталь» и стал первым медицинским учреждением на юге России.

При командующем Черноморским флотом контр-адмирале Ф.Ф.Ушакове в 1791-1792 гг. госпиталь был развернут до 300 коек.

Во время Крымской войны в госпитале содержалось 1800 коек. В 1854-1855гг. в Севастопольском морском госпитале практиковал выдающийся русский хирург Н.И. Пирогов. Во время обороны Севастополя медики госпиталя оказали неотложную квалифицированную медицинскую помощь более чем 35 тысячам раненым и больным.

По окончании боевых действий он был расформирован, однако годом позднее (в 1856 г.) госпиталь был восстановлен с коечной емкостью на 200 коек. В 1867 – 1888 гг. Севастопольский морской госпиталь именовался морским лазаретом.

С возрождением Черноморского флота на Павловском мысу в 1880г. развернулось строительство госпитальных зданий. В 1898 г. Севастопольский морской госпиталь вступил в строй, располагая 350 койками. В годы первой мировой войны в нем содержалось 1200 коек.

При командующем Черноморским флотом контр-адмирале Ф.Ф.Ушакове в 1791-1792 гг. госпиталь был развернут до 300 коек.

Во время Крымской войны в госпитале содержалось 1800 коек. В 1854-1855гг. в Севастопольском морском госпитале практиковал выдающийся русский хирург Н.И. Пирогов. Во время обороны Севастополя медики госпиталя оказали неотложную квалифицированную медицинскую помощь более чем 35 тысячам раненым и больным.

По окончании боевых действий он был расформирован, однако годом позднее (в 1856 г.) госпиталь был восстановлен с коечной емкостью на 200 коек. В 1867 – 1888 гг. Севастопольский морской госпиталь именовался морским лазаретом.

С возрождением Черноморского флота на Павловском мысу в 1880г. развернулось строительство госпитальных зданий. В 1898 г. Севастопольский морской госпиталь вступил в строй, располагая 350 койками. В годы первой мировой войны в нем содержалось 1200 коек.
_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Игорь Кумельский]

И вот кровавая война закончилась,город горел,не оставляя надежд на его восстановление,враг уходил,грабя последние ценности,их оставалось немного,но они были украшениями нашего прекрасный город.


Может порой я и вовращаюсь к событиям первой обороны Севастополя,но то что происходило здесь забыть нельзя и просто забыть невозможно...
История нашего государства свидетельствует - Церковь всегда была источником державного духа. Драгоценный опыт борьбы со злом "как в душе отдельного человека, так и в области общественной и государственной" добыт сотнями поколений святых подвижников, кровью христолюбивых воинов. Венчает некрополь загадочный, в форме усеченной пирамиды, воистину пасхальный и величественный храм-памятник во имя святителя Николая Мирликийского Чудотворца.


Пасха Христова являет собой символ победы жизни над смертью, торжество света над тьмой. Четырехгранная пирамида символизирует Голгофу, сакральное место распятия и смерти Христа. Именно на Голгофе по древнему приданию погребена глава прародителя рода человеческого Адама.
Наши герои первой обороны Севастополя уходили не прощаясь,оставляя после себя след мужества и героизма.Они,как и подобает истинным воином покоятся с миром на Братском кладбище.
Отрывки из книги отца Георгия о захоронениях героев обороны Севастополя 1854-1855 годов.
В то время, когда в осажденной части Севастополя слышался беспрерывный гул канонады, неслись по всем направлениям снаряды, раздавались победные крики и стоны, - на Северной стороне было тихо и мирно. Сюда ежедневно, во все время 11-месячной осады, свозились все убитые и умершие от ран. Здесь они лежали рядами, навзничь, имея в руках последний дар товарищей - восковую свечу.

С состраданием проезжали воины ночью мимо Николаевского мыса, всегда покрытого телами мертвых. В это время в руках погибших героев зажигались свечи и слабо освещали их бледные окровавленные лица, а море, то тихо, то шумно прибивая к берегу волны, словно вздыхало и сожалело о них. Ежедневно к мысу подплывала большая лодка, и унтер-офицер, прозванный Хароном, переправлял убитых на баркасах на Северную сторону бухты - часто под падающими в воду вражескими бомбами и ядрами.

Представьте, как это было.

С южного берега отделяются баркасы, осененные крестами и черными хоругвями. На корме, вокруг открытых гробов, стоят священники в траурных облачениях. Толпы офицеров, солдат и матросов с обнаженными головами грустно смотрят на помертвелые лица своих товарищей, обращенные к солнцу, с сомкнутыми навек очами. Какие думы преклонили головы живых над телами усопших?

Через час или через сутки каждый из них мог лежать на этом же месте, и в воображении каждого невольно представлялся образ плачущей матери, сестры, жены или осиротелых детей, но вместе с тем в памяти пробуждалось и росло воскресающее дух слово самопожертвования: "Не щади себя там, где потребует того долг и совесть!" И каждый, возвращаясь на свой пост, не думая о муках, отрешался от всех уз, связывавших его с землею, и только помышляя о долге служения Отечеству.

Северная сторона
Могилы для общих захоронений готовили заранее. Рыли их в основном арестанты, но иногда к этой тяжелой работе привлекали и матросов.

По воспоминаниям командира 1-й карабинерной роты Алексопольского егерского полка Валериана Зарубаева, солдат их полка назначали "копать громадной величины могилы и хоронить убитых, которых каждый день транспортами привозили на татарских арбах, с каким-то особенно заунывным скрипом. Но эта поистине печальная картина не производила на нас грустного впечатления. Клали в могилу по 50 усопших, в одном белье, без сапог, головами к краям могилы, ногами вместе или друг к другу. Первый ряд засыпали землею и известкой, потом клали второй ряд, и так доверху".

По свидетельству современников, иногда в братских могилах хоронили по сто и более солдат и матросов. Только некоторые моряки, семейства коих долго еще, почти до последней минуты, оставались в осажденном городе, умирая, имели утешение, что родная рука смежит им очи, жена и дети проводят до могилы, обольют ее слезами. Они имели еще и то преимущество, что все, до последнего матроса, были хоронены в гробах, сколоченных часто из досок забора и дверей собственного жилища.
Офицеров хоронили в гробах, которые были "в большинстве случаев розовые с серебряными крестами", часто с металлическими ручками, приспособленными от зарядных ящиков. На причале они перекладывались на длинные телеги, и печальный поезд, сопровождаемый священником с крестом и печальным "Святый Боже", медленно двигался в гору, в сторону захоронения.Скромно совершалось погребение героев. Не было при этом обычных церемоний: не оглашали окрестность протяжные звуки похоронного марша; не слышно было боя барабана. Изредка доносилось тихое пение погребальных молитв старика-священника, да слышались глухие удары лопаты о твердую землю: то рыли тут же, по соседству с только что похороненными, свежие могилы на завтрашний день.На месте братских захоронений ставили деревянный крест или клали камень. Так образовалось Братское кладбище.

----

С особым духовным восторгом и молитвенным трепетом, с чувством гордости и печали ступает путник за ограду военного некрополя Свято-Никольского храма-памятника. Здесь, среди шестисотлетних можжевеловых деревьев, взору открываются могилы воинов, положивших свои жизни за други своя. Плечом к плечу, и ныне сохраняя боевой строй, в братских могилах лежат герои польской, венгерской, иранской, кавказской и турецких войн. Герои-моряки Первой мировой (минный заградитель "Прут" на сигнал "предлагаем сдаться" с немецкого линейного крейсера "Гебен" поднял над горящим и тонущим кораблем парадный шелковый Андреевский флаг, предпочитая гибель плену). Участники Гражданской войны. Солдаты и матросы, защищавшие Севастополь в Великую Отечественную. Моряки крейсера "Новороссийск", подводных лодок "Комсомолец", "Курск"...

Офицеров хоронили в гробах, которые были "в большинстве случаев розовые с серебряными крестами", часто с металлическими ручками, приспособленными от зарядных ящиков. На причале они перекладывались на длинные телеги, и печальный поезд, сопровождаемый священником с крестом и печальным "Святый Боже", медленно двигался в гору, в сторону захоронения.

Скромно совершалось погребение героев. Не было при этом обычных церемоний: не оглашали окрестность протяжные звуки похоронного марша; не слышно было боя барабана. Изредка доносилось тихое пение погребальных молитв старика-священника, да слышались глухие удары лопаты о твердую землю: то рыли тут же, по соседству с только что похороненными, свежие могилы на завтрашний день.


Павшие и вечно живые

Налево, у самого входа, покоится прах незабвенного севастопольского героя генерала Хрулева Степана Александровича (1807-1870). Он умер спустя 11 лет после замирения военных действий и завещал похоронить себя среди тех, с кем в течение 11 месяцев беспрестанно делил все невзгоды беспримерной в истории осады. Не проходило ни одной стычки, вылазки, в которой бы он не участвовал. Солдаты боготворили его, называли "нашим старателем, человеком сердечным" и по одному слову его готовы были идти в огонь и воду.В последний день осады, при занятии французами укреплений Малахова кургана, Хрулев в отчаянной попытке вернуть их обратно был дважды ранен...
На подъеме в гору по главной аллее, под сенью деревьев скромно поместились две могилки - юноши и отрока. В одной из них, как гласит надгробная надпись, покоится прах Деонисия Тулузакова, убитого на 5-м бастионе 29 марта 1855 года на 16-м году от роду. Немного дальше под серою простой плитой - убитый бомбою пятилетний Иоанн Сулеменко.
----


"Тело покойного по его желанию погребено среди воинов, не допустивших врагов Отечества перейти за рубеж того места, где находятся их могилы" - эпитафия на могиле князя Михаила Дмитриевича Горчакова (1793-1861), главнокомандующего Крымской армией в 1855-1856 гг.

А контр-адмирал Василий Егорович Лазарев (1821-1882) в то время был лейтенантом 39-го флотского экипажа. Был на передовой все 349 дней: командовал Камчатским люнетом, артиллерией на Малаховом кургане. Несколько раз был ранен и контужен. 27 августа 1855 года во время отражения штурма, тяжело раненный пулей в живот, попал в плен на Малаховом кургане...
----


Генерал-майор Моисей Сергеевич Торопов (1819-1900) был поручиком корпуса морской артиллерии. Сражался на 4-м бастионе, получил несколько ранений, лечился в Николаеве. Весной 1855 года вернулся в осажденный город. На Малаховом кургане командовал четырехорудийной батареей N 88, названной "тороповской". 26 мая во время боя за контрапрошные (передовые) укрепления Корабельной стороны вновь был ранен. За мужество удостоен ордена Св. Анны 3-й степени с бантом. После Крымской войны жил в имении на границе Севастопольского градоначальства и Ялтинского уезда. И название "Торопова дача" тоже прочно вошло в топонимику Севастополя...
"Товарищи и сослуживцы артиллерии генерал-майору Тимофееву. Умершему от ран при защите Севастополя..." - а генерал-майор Николай Дмитриевич Тимофеев (1799-1855) не дожил до мирных дней. 26 мая генерал, начальник пятого отделения оборонительной линии, куда входили Волынский и Селенгинский редуты, Камчатский люнет и батареи, отражал штурм французов и повел батальоны в свою последнюю атаку...

Цвет России

В обороне Севастополя принимали участие 53 российских полка, 47-я и 49-я дружины Курского ополчения, флотские экипажи, Московский пехотный полк, Лейб-егерский Бородинский Ея Императорского Величества полк и другие воинские подразделения.

Цвет российской армии и флота!

Московский 65-й Его Величества полк был сформирован 25 июня 1700 г. из рекрутов и солдат Лефортовского полка. Боевое крещение принял под Нарвой в 1704 г. Участвовал в битве при Гангуте в 1737 г., в русско-шведской и Семилетней войнах. Сражался при Аустерлице в Отечественную войну 1812 г., в Бородинском бою защищал Багратионовские флеши. В Крымской войне сражался на реке Альме и Черной речке, на бастионах Севастополя. Полк потерял 294 воина.

Гренадер Леонтий Коренной: Высшие воинские почести от Наполеона
Лейб-егерский Бородинский императора Александра III полк был сформирован в 1711 г. Воевал против Наполеона. В Крымскую кампанию сражался при Инкермане, на Черной речке, защищал Севастополь. Полк потерял 448 человек.
Чем же знаминит этот мужественный человек.Давайте немного вернемся назад.Гренадер Леонтий Коренной: Высшие воинские почести от Наполеона.А история такова...
Его подвиг навсегда вошел в историю 4 октября 1813 года. Тогда, в ходе знаменитой Лейпцигской "битвы народов", батальон лейб-гвардии Финляндского полка был атакован значительно превосходящими силами противника. И, отходя с боем, оказался прижат к высокой каменной ограде. Большинство солдат перебрались через нее, но почти все офицеры остались по эту сторону стены - раненные в бою, они не смогли преодолеть преграду. Гренадер Леонтий Коренной помог перебраться через нее батальонному командиру и раненым офицерам, а сам с горсткой храбрецов остался прикрывать отступающих товарищей...
Среди них, боевых побратимов, он пользовался непререкаемым авторитетом за силушку, которой щедро наградил его Господь, за смелость и неустрашимость в бою, за редкий рост и добродушный характер. В гвардейском полку гренадера почтительно называли "дядя Коренной". Первого своего "Георгия" богатырь заслужил за храбрость, проявленную в Бородинском сражении...
А 4 октября 1813 года Леонтий яростно отбивался штыком от наседавших врагов. Вскоре он остался один, в окровавленном мундире, прижатый к стене. Но продолжал парировать и наносить удары. Когда сломался штык, взял ружье за дуло и продолжал отбиваться прикладом.Потрясенные французы кричали смельчаку-одиночке, чтоб он сдавался. Но Леонтий и не думал бросать оружие. Когда, получив 18 штыковых ран, он все-таки был повержен, французские солдаты из уважения к храбрецу не решились добить его. Уложили на носилки, доставили на перевязочный пункт...
Там и прознал о его подвиге Наполеон, навестивший раненных.

Битва на Березине и еще 4 победы русских полководцев над Наполеоном
На следующий день имя русского гвардейца попало в приказ по французской армии за подписью императора. Коренной был назван героем и образцом для подражания французским солдатам. После того как солдат встал на ноги, по личному приказу Наполеона он был отпущен из плена...
С забинтованной головой и подвязанной рукой, еле передвигая израненные ноги, предстал Леонтий Коренной перед сослуживцами. Под их восторженные крики "браво!" доложил ротному командиру: "Вашвсокбродь, честь имею явиться: из плена прибыл. Отпущен был по приказу самого Бонапарта...".
За проявленное мужество Коренной был произведен в подпрапорщики и стал знаменосцем полка. Ему была пожалована особая серебряная медаль на шею с надписью "За любовь к Отечеству". А позже о герое сложили песню, которая вошла в славную историю лейб-гвардии пехотного Финляндского полка.
-----
В 1903 году, когда полк праздновал столетний юбилей, командование установило бронзовый памятник легендарному однополчанину при входе в парадное здание офицерского собрания. И вплоть до самой Октябрьской революции офицеры, входя в собрание, снимали фуражки и отдавали честь солдату...

Бутырский пехотный полк воевал в Севастополе с 23 сентября 1854 г. по 17 января 1855 г. Потерял 1310 человек.
Тарутинский егерский полк воевал в Севастополе с 17 сентября 1853 г. по 27 августа 1854 г. Потерял 375 человек.
Перечислять можно долго... На Братском кладбище сохранилось около 500 братских могил и 123 индивидуальные. На стенах Свято-Никольского храма, на 54 мемориальных досках, перечислены все воинские части и потери, ими понесенные, - более 127 тысяч героев.
Здесь, на месте их вечного пристанища, совершается бескровная жертва и возносятся горячие мольбы за православный народ и воинов, на поле брани убиенных; здесь, в этом храме, русский воин черпает нравственную поддержку - быть вполне достойным своих отцов.
_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Игорь Кумельский]

Каковы же были наши потери в этой кровопролитной и недолгой войне.

За 11 месяцев осады союзники потеряли не менее 70 тыс. человек, не считая умерших от болезней. Русские в обороне Севастополя по опубликованным в 1856 году данным штаба гарнизона потеряли 17 015 человек убитыми, 58 272 — ранеными, 15 174 — контужеными и 3164 — пропавшими без вести. Всего — 93 625. Из них потери флота составили 18,9 % (17 712 чел.) убитыми, ранеными и контужеными.
Высокий уровень потерь российских войск был обусловлен также неудовлетворительной организацией медицинской службы. В донесении высочайше учреждённой следственной комиссии по госпитальному делу уже после войны говорилось.
-----Балаклава.

Больные вывозились из госпиталей Крымского полуострова с большими усилиями, без всякой системы и только в минуты крайней необходимости. Этапов не было в начале устроено, и дурные дороги и неудобные подводы, недостаток медиков и фельдшеров, перевязочных материалов, медикаментов и хирургических инструментов, наконец, тёплой одежды и пищеварительных котлов производили разрушительное влияние на здоровье страждущих, в особенности при перевозке их в глубокую осень и зиму. Бывали даже случаи, что десятая часть перевозимых умирала в пути, делаясь жертвою страшных лишений и беспорядков, что следует отнести отчасти и к небрежению военного начальства о сбережении здоровья нижних чинов.

Последствия
Потеря символа русского присутствия и главного военного порта на Чёрном море стало большим ударом для многих в России как в армии, так и в тылу, и способствовало скорейшему окончанию войны. Однако его оккупация союзниками не изменила решимости русских солдат продолжать неравную борьбу. Их армия (115 тыс.) расположилась вдоль северного берега большой бухты; союзные же войска (более 150 тыс. одной пехоты) заняли позиции от Байдарской долины к Чоргуну, по реке Чёрной и по южному берегу большой бухты. В военных действиях наступило затишье, прерываемое диверсиями неприятеля в отношении разных приморских пунктов.
----

В Османской империи для награждения отличившихся при взятии Севастополя в 1855 году была учреждена Севастопольская медаль, которой был награждён 21 человек.

В России специально для участников обороны Севастополя была учреждена медаль «За защиту Севастополя», которая была первой в истории России медалью, которая выдавалась не за взятие или победу, а за оборону. Также все участники событий награждались медалью «В память войны 1853—1856 гг.», которой награждали всех участников Крымской войны. Впоследствии была учреждена медаль «В память 50-летия защиты Севастополя», которой награждали всех оставшихся в живых участников событий, а также награждались члены комитета по восстановлению памятников Севастопольской обороны, историки, писатели.

Далее поговорим о Русских пленных во Франции во время Крымской войны.

Крымская война, как любая война имела своих пленных…
русские солдаты и офицеры, попавшие в плен к французам, были вывезены во Францию и размещены на острове Акс, который чуть чуть к северу от Олерона где когда то Наполеон 1-й взошел на английский корабль…
Первыми пленными, вывезенными в Европу в апреле 1854 г. стали 2400 защитника Бомарсунда, которых поделили между Англией и Францией….
Франция своих пленных сначала направила в Алжир, куда они как раз и не доплыли.
Первая партия 1100 пленных во главе с командиром русского гарнизона Бомарсунда генералом Бодским прибыли в город Брест в начале сентября 1854 г. Среди пленных свирепствовала холера и 200 из них нашли в Бресте свой последний приют. Оставшихся 900 было решено отправить на остров Акс. А генерал Бодский к которому из России прибыла его семья (!) получил разрешение поселиться в Эврю под Парижем. Пленные, отправленные в Англию, были доставлены в Плимут, где многие просто померли с голоду, а те, кто выжил в апреле 1855 г. были высланы англичанами в Ригу.

На острове Акс русские пленные получили честь поселиться в казематах, построенных для арабских бунтовщиков в 1847 г. и которые позволдяли разместить только 600 человек, оставшиеся 300 были размещены в 40 палатках на острове. Гарнизон острова в то время составлял 200 человек. Уже с конца сентября к заключеным стали прибывать жены и дети, что вызывает любопытные вопросы об условиях содержания в плену…
24 сентября 1854 количество пленных достигло 1054 г., из которых немалое число составляли поляки российского гражданства. Данное обстоятельство вызвало живой интерес польских эмигрантов которые заполонили остров. Согласно рапорта коменданта гарнизона к апрелю 1855 г. польской эмиграции удалось выманить с острова 183 добровольца, записавшихся в Иностранный Легион и в Турецкие Казаки (???). Кроме того, поляки подали жалобу на своих русских сотоварищей по плену, обвиняя тех, что они терроризируют окружающих расказами, что их Царь непобедим, несмотря ни на что. И, что они оказывали давление на поляков пугая последних, что максимум через два месяца их постигнет царская кара, если они предадутся французам.

В октябре 1854 г. остров посетил архидъякон Васильев, глава российской духовной миссии во Франции, который за свой счет вывез с острова несколько гражданских пленных, как то вдову соладата Максимова с дочкой 3-х лет, некоего престарелого Молвистова с детьми малого возраста, и 5 политзаключеных рижан, содержавшихся в тюрьме Бомарсунда и вывезеных вместе с плененым гарнизоном.В ноябре 1854 г. 746 пленных русских солдат были отправлены на работы в различные регионы Франции, в том числе 10 человек в имение мосье Ришмона, депутата Ассамблеи от Ло-и-Гаронн, 15 солдатиков в имение маркиза Рошжаклена и 50 бедолаг на виноградники Бургундии.На их место непрерывно поступали пленные из Крыма, правда не в столь массовых количествах. В июне 1855 г. имела место новая массовая расылка пленных на работ в различные региона Франции. В том числе 100 человек на строительство дороги из Нанси в Эпиналь. 25 на строительство дорог в Дордони, и 20-25 человек в шахты Оверни.
На острове оставалось 801 человек, в том числе 18 солдатских и 2 офицерских жен, 8 солдатских и 3 офицерских детей. Среди офицеров в плену содержалось 2 полковника, 3 под-полковника, 1 майор, 4 капитана, 6 лейтенантов и 9 прапорщиков. Среди соладт можно отметить 85 финлянских гренадеров, 32 донских казака и 18 арестантов, захваченых в Бомарсунде, заключеных к срокам от 2 до 15 лет. 1Семнадцать из них были в последствии освобождениы по окончании срока заключения.
В августе 1855 г. Французское военное ведомство приняло решение не содержать русских пленных во Франции. 400 пленных были освобождены и отправлены в Гавр, откуда на русском судне они были вывезены в порт Либау в Прибалтике. В тоже время все русские офицеры были освобождены и отправлены на все 4 стороны. Затем вторая партия 200 человек.
Третья партия в сентябре — 95 человек, в том числе 15 женщин и 8 детей.
Вторым местом содержания русских пленных стал Тулон. Порт из которого шло, главным образом, снабжение форанцузских войск в Крыму, и куда с обратными рейсами отправляли пленных. Однако учет здесь был поставлен хуже. Известно, что в июле 1855 г. из Крыма в Тулон доставили 350 человек.

«Военнопленных начали обменивать в 1855 году. Пунктами обмена были назначены Одесса и Либава. Многим солдатам и офицерам вражеских армий пришлось пережить в России холодную зиму. Если англичане и французы довольно привычно перетерпели наши морозы, то турки грелись русской водкой и пристрастились к ней.

Однажды мне довелось наблюдать такую удивительную сцену: пьяный турецкий солдат, посаженный на гауптвахту за безобразное поведение в казармах, завязал ссору с часовым и начал его бить. Часовой наш вместо того, чтобы приколоть его на месте штыком, защищался от него только свободной рукой. Проходя мимо и будучи свидетелем возмутительной сцены, я, разумеется, крикнул людей и приказал связать негодяя. Когда же стал расспрашивать часового о том, как он мог вынести оскорбление, нанесенное ему, русскому солдату да еще часовому, каким-то пьяным башибузуком, и не убить его на месте, то он мне отвечал: «Помилуйте, ваше высокоблагородие, пленный — это вещь казенная, попортишь — придется отвечать».
Полковник артиллерии, князь Александр Мещерский, ответственный за обмен военнопленными во время Крымской войны, оставил отчет о деятельности своей комиссии в Одессе. Этот любопытный документ был опубликован в третьем номере журнала «Русский архив» за 1899 год.

Восточная война стала последним крупным общеевропейским конфликтом, во время которого не существовало общих правовых норм, регулировавших положение пленных.

Только в 1864-м на международном форуме в Женеве впервые определили юридический статус и заложили основу правовой регламентации их содержания.

По данным инспекторского департамента Военного министерства, за всю войну 1853-1856 годов из армий антирусской коалиции было взято в плен около 16000 человек.
Из них после подписания мира на родину вернулись 14000 солдат и офицеров. В плену умерло около 2000 военнослужащих, и пожелали остаться в России 4 человека: сардинский офицер, два француза и англичанин.

Размер денежного довольствия пленных солдат и офицеров определялся указом правительственного Сената от 1829 года. Однако уже осенью 1853-го император Николай I cвоей волей в два раза увеличил расходы на «кормовое и постойное содержание полоненных».
---

Всем пленным разрешалось трудиться по найму. Изъятые у солдат и офицеров деньги возвращались им при репатриации. Турок предписывалось размещать в казенных зданиях по уставному артикулу, принятому для русских войск. Англичан, французов и сардинцев — «селить в гостиницах и светлых квартирах в счет казны».
Губернаторы, дворянство, купечество и мещане принимали иностранцев «со всем радушием, присущим славянской нации». Многочисленные воспоминания, которые оставили пленные солдаты и офицеры вражеских армий, свидетельствуют, что Восточная война была последним «джентльменским конфликтом» в истории Европы.

Поэт и дипломат Федор Тютчев в письмах к жене говорит о том, что «губернаторы на местах часто переусердствуют, доказывая неграмотным английским йоменам, что Россия не варварская держава, а цивилизованная страна...».







_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Игорь Кумельский]

ЦИВИЛИЗОВАННАЯ СТРАНА

8 апреля 1854 года союзный флот, в числе 28 вымпелов, под командованием адмирала Гамелена подошёл к Одессе. Через два дня в Страстную субботу корабли «Mogador», «Vauban», «Descartes», «Caton» (французские), «Samson», «Terrible», «Tiger», «Retribution», «Furious» (английские) начали обстрел города.
Один только фрегат «Terrible» выпустил по Одессе 572 снаряда. Целый день порт и мирные жители находились под обстрелом морских орудий «цивилизованных наций».
С российской стороны выбыло из строя 250 нижних чинов. Часть города, прилегающая к порту, была разрушена. Эскадра союзников уничтожила причалы, склады и сожгла нейтральные коммерческие суда, находящиеся в гавани.
Пострадал памятник Ришелье на Приморском бульваре. Французские моряки не пощадили знаменитого соотечественника — одно из ядер попало в основание монумента, повредив пьедестал.
Однако и у атакующих не обошлось без ущерба. Русские артиллеристы повредили 4 фрегата, англичане потеряли убитыми одного моряка, 10 были ранены, у французов погибли 33 человека.
30 апреля в густом тумане под крутым берегом Малого Фонтана сел на мель английский 16-пушечный паровой фрегат «Tiger». Огонь российской артиллерии заставил экипаж спустить флаг. В плен попала вся команда: 24 офицера и 201 матрос. Они были перевезены на берег, а сам корабль уничтожен.
Сохранились воспоминания Альфреда Ройера, старшего офицера «Тигра», о содержании англичан в русском плену. Это восторженная повесть о России и русском народе.
По словам англичанина, начальник одесского гарнизона барон Остен-Сакен «удостаивал пленных ежедневным визитом, выказывая словом и делом симпатию к цивилизованной нации; его супруга гостеприимно угощала пленников и доказала им свою любовь сердечным участием в похоронах пленного британского юнги Фомы Гуда, на могиле которого баронесса за собственный счет устроила металлическую решетку и посадила в ней деревья».

«Похороны умершего от ран капитана „Тигра“, — вторил английскому офицеру журналист „Русского инвалида“, — были совершены в Одессе с великим уважением и с отдачей покойному всех воинских почестей, с музыкой и стрельбой. Главную благодарность пленных заслужили местные власти за вполне либеральное отношение к желанию англичан переписываться со своей родиной».

Далее англичанина Альфреда Ройера отвезли в Санкт-Петербург, где поселили за казенный кошт в пятикомнатном номере гостиницы «Демут» на Невском проспекте. Затем он отужинал с самим императором и государыней императрицей, выкурил сигару с Великим князем Константином и был отправлен через Варшаву к себе на родину.

Последний абзац мемуаров англичанина стоит процитировать полностью: «Мне очень жаль, что дом великого друга Англии князя Воронцова получил не менее тридцати ударов наших корабельных бомб. Очень приятно было узнать, что русское высшее дворянство, усвоив обычай брать к своим детям английских нянек, тем самым впитывает в их сердце с раннего и нежного возраста любовь и уважение к нашей великой нации...».
Однако не все пленные жили в таких тепличных условиях, как экипаж фрегата «Тигр». Отношение простых русских солдат к захваченным туркам и алжирским спагам (французская пехота) было как к «государственной собственности».

В августе 1855 г. всех русских пленных из Тулона вывезли обратно в Крым. В сентябре последних 176 пленных с острова Акс, так же вывезли в Тулон и затем в Крым. Известие об отправке пленных распространилось по всей Франции и лица, ранее отправленные на работы, стали своим ходом стекаться в Тулон. При содействии архидъякона Васильева, в конце 1855 г. из Тулона были отправлены все пленные, кроме тяжело больных и арестованых за преступления.
Любопытно, что вышеупомянутые мосье Ришмон и маркиз Рошжаклен не охотно отнеслись к решению военного министра о репатриации русских пленных. Маркиз сумел уболтать 6 человек остаться во Франции, а от депутата вернулось только двое. Несколько русских пленных решили остаться в Бургундии, и около десятка завербовались в Иностранный Легион.
В начале 1856 французский военный министр отрапортовал о том, что все русские пленные отправлены из Франции.
Итак одним из главных событий Крымской войны 1853-1856 годов стала героическая оборона Севастополя, которая продлилась почти год. 349 дней, с 13 сентября 1854 года (25 сентября по новому стилю) по 27 августа 1855 года русские солдаты и моряки при численном превосходстве противника отстаивали город, показав в боях свой героизм, отвагу и мужество.


В этом видео представлен фрагмент из документально-игрового фильма ателье «А. Ханжонков и Ко» 1911 года под названием «Оборона Севастополя», на котором запечатлены ветераны давно отгремевшей Крымской войны. Здесь мы можем увидеть лица тех, кто принимал участие в боях за Севастополь в 1854-1855 гг. Французские ветераны и английские ветераны, сражавшиеся на Малаховом кургане, русские ветераны запечатлены возле орудий на бастионе, они по очереди подходят к камере: рядовые, офицеры и сестры милосердия.Cреди них и наша гироическая сестра мелосердия легендарная Даша Севастопольская.
Этот фильм – первая полнометражная постановка в отечественной кинематографии, премьера которого состоялась 26 октября 1911 г. в царском дворце в Ливадии. В кадре мы можем увидеть также фасад здания панорамы «Оборона Севастополя» на Историческом бульваре, гранитные монументы с надписями «1 бастіонъ» и «2 бастіонъ», мемориальные стелы «4 бастіонъ» и «Язоновскій редутъ», памятники затопленным кораблям, инженер-генералу Э.И. Тотлебену (1818-1884), адмиралу П.С. Нахимову (1802-1855), вице-адмиралу В.А. Корнилову (1806-1854). Съемки проходили на Крымском полуострове.
Оборона Севастополя 1854—1855 гг. — героическая оборона русскими войсками Севастополя (главной базы Черноморского флота) в Крымской войне. Эту оборону называют также «Первой обороной Севастополя», в отличие от обороны города в 1941—1942 гг. Защитникам Севастополя один месяц выслуги в осаждённом городе засчитывался за один год, а один день — за двенадцать. Специально для участников обороны Севастополя была учреждена медаль «За защиту Севастополя», которая была первой в истории России медалью, которая выдавалась не за взятие или победу, а за оборону. Героическая оборона Севастополя началась 13 сентября 1854 г. и продолжалась 349 дней.
В период обороны Севастополя 1854–1855 годов на Корабельной стороне на Зелёном холме (Кривая пятка) впереди Малахова кургана в ночь с 26 на 27 февраля 1855 года на месте бывших каменоломен заложили люнет (открытое с тыла полевое или долговременное укрепление), получивший название Камчатского по наименованию полка, понёсшего на нём большие потери. Вместе с Волынским, Селенгинским редутами и Забалканской батареей люнет составлял передовые укрепления, прикрывавшие главную оборонительную линию на Корабельной стороне.

Представляю вам альбом фотографических снимков картин ''Эпизоды севастопольской жизни в период Крымской войны 1854-1855 гг.''
Сцена боя на Камчатке

Небольшая передышка после Инкерманского сражения

Инкерманское сражение — сражение, произошедшее 24 октября (5 ноября) 1854 год во время Крымской войны. Русские войска численностью 19 000 человек под командованием генерала Ф. И. Соймонова атаковали позиции англичан,около 8 тысяч человек на участке 2-й пехотной дивизии с целью срыва генерального штурма Севастополя.
Сражение 13 октября (25 октября по новому стилю) произошло в долинах к северу от Балаклавы, ограниченных невысокими Федюхиными горами.
Около пяти часов утра русская пехота выбила турок из первого редута после стремительной штыковой атаки. Нужно отметить, что османские подразделения, находившиеся в Крыму, не были лучшими в турецкой армии и отличались невысокими боевыми качествами. Именно поэтому три других редута, а также английская артиллерия, расположенная на них, в количестве девяти штук досталась русским фактически без боя.
Более того, англичанам пришлось останавливать бегство своих союзников, открывая по бегущим огонь.

После успешного начала сражения генерал Липранди отдал приказ гусарской бригаде атаковать английский артиллерийский парк. Однако разведка русской армии допустила ошибку — вместо артиллеристов гусары столкнулись с бригадой тяжёлой английской.

Встреча оказалась неожиданной для обеих сторон. В завязавшемся бою русские сумели потеснить англичан, однако развивать наступление командир гусарской бригады генерал-лейтенант Рыжов не рискнул, отведя подразделение на исходные позиции.Ключевым моментом сражения, по мнению многих историков, стала атака 1-го Уральского казачьего полка подполковника Хорошхина на позиции 93-го шотландского пехотного полка.
По английской версии, этот полк оставался последним прикрытием союзных войск от прорыва русских в военный лагерь в Балаклаве.Чтобы удержать большой фронт атаки казаков, командир шотландцев Колин Кэмпбелл приказал своим солдатам построиться в шеренгу по два, вместо предусмотренной уставами в таких случаях шеренги по четыре.
Атаку казаков шотландцы отбили.
Оборону шотландских горцев от наступающих казаков восторженно описывали английские журналисты. Обмундирование шотландцев имело красный цвет, и корреспондент газеты «Таймс» Уильям Рассел описал обороняющихся как «тонкую красную полоску, ощетинившуюся сталью».Выражение «тонкая красная линия» как символ мужественной обороны из последних сил вошло в устойчивый оборот сначала в Англии, а затем и в других странах Запада.
После отражения атаки казаков и отхода гусарской бригады на исходные позиции сражение, казалось, подходит к концу с приемлемым для союзников исходом — русским войскам не удалось добраться до английского лагеря и нарушить снабжение экспедиционного корпуса англо-франко-турецких сил.
Однако у лорда Реглана, командующего английскими силами в Крыму, было иное мнение. Полководец, ещё в молодости лишившийся руки в битве при Ватерлоо, после чего подаривший своё имя новому виду рукава одежды, позволявшему скрыть этот недостаток, был чрезвычайно разгневан утратой девяти английских орудий в начале сражения.
На орудиях стояли эмблемы армии и государства, и лорд посчитал позором безропотно оставлять русским английские пушки в качестве трофея....
Что касается исхода всего Балаклавского сражения, то русская армия, так и не добравшись до английского лагеря, своими действиями всё-таки предотвратила генеральный штурм Севастополя, заставив противника перейти к осаде. Также в плюс можно занести более 900 убитых, раненых и пленных солдат противника против 617 человек собственных потерь, а также трофейные английские пушки, до которых лорд Реглан так и не добрался.
Битва при Инкермане была по сути последней возможностью для русской армии сорвать готовившийся штурм Севастополя и вынудить противника снять осаду. Все началось в 6 утра. Соймонов, храбрый боевой генерал, лично повел три полка на позиции англичан у Килен-балку. Пошли по крутой саперной дороге, пользуясь прикрытием тумана. Вначаое все шло как по маслу: застигнутые и едва проснувшиеся англичане из 2-й пехотной дивизии были смяты и отброшены. Началась резня – английские части хоть и держались стойко, но падали ряд за рядом под русским огнем. Генерал Джорж Кэткарт, бросившийся на выручку, попал в окружение и погиб под прицельным огнем русских егерей. Рядом с генералом был убит его адъютант, сын бывшего британского посла в Петербурге, Чарльз Сеймур. Но тут удача отвернулась от Соймонова – его отряд попал под ураганный огонь картечью укрытой за валом английской батареи. Артиллерия разметала ряды Екатеринбургского и Томского полков, сам Сойманов, получивший заряд картечи в живот, погиб. Казалось, атака захлебнулась… Но тут грянуло мощное русское «Ура!», и в бой бросились скрытно подошедшие гренадеры генерала Павлова.

Сражавшийся под Инкерманом и чудом уцелевший английский востоковед и путешественник Остин Лэйард оставил потомкам очень эмоциональное описание той кошмарной бойни, которая стала самым позорным пятном в биографии.британских вооруженнных сил: «Русские под прикрытием хорошо направленного и непрерывного огня своей артиллерии двинулись вперед с новым чувством веры в свои силы, тесня наши отступавшие полки и удваивая свои дикие крики. Четыре наших орудия уже были в их власти, и им почти удалось дойти до палаток второй дивизии. Одно мгновение исход битвы казался сомнительным.И англичане бросились бежать – бежать сломя голову, путая ряды и порядки, попадая под прицельный огонь русских молодцов-гренадеров. В том бою британская армия, стоявшая у Севастополя, потеряла три четверти солдат и офицеров.
Вот тут-то и наступил тот момент, о котором впоследствии с содроганием вспоминал начальник французского штаба генерал де Мортанпре: «Главное дело на Инкермане было бы вами, русскими, выиграно, — английская армия была уже на волоске, едва держалась, несмотря на то, что ваши войска медленно шли вперед и пропустили первый момент. День этот все-таки кончился бы совершенным поражением англичан, следствием которого было бы снятие осады». Но англичан спас князь Меншиков – паркетный полководец, личный приятель царя, в течении дня не пошевеливший и пальцем, что бы бросить на помощь наступавшей армии хотя бы пару полков, бездействовавших в резерве. Так наши солдаты, не евшие с 2 часов ночи, девять часов бывшие на ногах, несколько часов — начиная с 7 утра — не выходившие из-под огня, по нескольку раз ходившие в атаку, остались без подкрепления. Они и не думали жаловаться на голод и усталость и ничуть не дрогнули даже тогда, когда на них бросились свежие французские силы, они все ждали, когда придет подкрепление. Но помощи все не было и не было, а уже ближе к вечеру был отдан приказ об отступлении.
Так была загублена блестящая победа русского оружия...
В пылу сражения, англичане потеряли более 3/4 своих. Изнурённые и готовые признать себя побеждёнными, они были однако спасены вмешательством французов, приведённых генералом Боске. Вступление в бой французских войск переломило ход битвы. Исход сражения решило преимущество в их вооружении – их ружья системы Минье были более дальнобойные, чем русские.

Русские войска были разбиты и вынуждены отступить с большими потерями
(11800 человек), союзники потеряли около 5700 человек. Среди погибших в бою был генерал Соймонов. У сражения был и положительный итог: генеральный штурм Севастополя, намеченный союзниками на следующий день, не состоялся.





_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Игорь Кумельский]

Инкерманское сражение – самая кровопролитная битва Крымской войны.

Балаклавское сражение. Русские офицеры, павшие в бою.
---- К 50-летию Севастопольской обороны в 1904 году на холме у дороги Севастополь-Ялта в районе четвертого турецкого редута был установлен памятник участникам балаклавского сражения 13 октября 1854 года. Проект памятника разработал подполковник Еранцев. Чуть позже в проект были внесены изменения архитектором Пермяковым. Во время Великой Отечественной войны монумент был разрушен и только к 150-летию Крымской войны в 2004 году военные строители Черноморского флота по проекту архитектора А.Д.Шеффера восстановили памятник. На южной его стороне была сделана надпись: “Балаклавское сражение 13 октября 1854 года”, на северной: “убиты 7 офицеров и 124 нижних чина”. Но вернемся в 1904 год, к подготовительным мероприятиям, посвященным 50-летию начала Крымской войны. Согласно распоряжению российского императора, было решено увековечить память обо всех частях войск принимавших участие в обороне Севастополя в период с 1854 по 1855 года. Член государственного совета Петр Федорович Рерберг принял самое активное участие в подготовительных мероприятиях. Именно он предложил по всей севастопольской оборонительной линии уложить плиты с надписями названий войсковых частей, оборонявших Севастополь.
Значительная часть этих плит с напоминанием о героях, принимавших участие в обороне города, сохранилась до наших дней. Под руководством Рерберга были собраны материалы по погибшим и раненым в основных сражениях под Севастополем на Альме, под Балаклавой в Инкермане и на Черной речке. Что касается непосредственно Балаклавского сражения, Рербергом было предложено установить памятник в районе 3-го турецкого редута и написать на нем следующее: «13-го октября 1854г. Генерал Липранди. Азовский пехотный полк, Днепровский пехотный, Украинский и Одесский егерские полки. 4-й стрелковый батальон, батарейная 4-я и легкие 6-я и 7-я батареи 12-й бригады, гусарские полки: Николая Максимилиановича и Саксен-Веймарский, Уланский сводный полк, Уральский казачий 1-й полк, Донской казачий 53-й полк, конно-легкая 12-я батарея. Донская батарейная 3-я батарея, Владимирский и Суздальский пехотные полки, рота 6-го стрелкового батальона, Черноморские пластуны, две сотни Донского 60-го полка, батарейная 1-я, легкая 2-я батареи 16-й бригады. Убиты: 4 офицера и 124 нижних чина; ранены 1 генерал, 32 офицера и 448 нижних чинов; без вести пропало 15 нижних чинов» (2). Отсюда следует, что убитых офицеров — только 4. Так откуда на современном памятнике появилась цифра 7? Чтобы разобраться в путанице с числом убитых русских офицеров вернемся к самому сражению. На 34 день после высадки союзников в Крыму Меньшиковым под давлением русского царя было принято решение об атаке на англичан в тылу их позиций с целью оттянуть штурм Севастополя неприятелем. После непродолжительной подготовки и наскоро собранных войск, которые подошли из-под современной Молдовы, был собран чоргунский отряд под командой генерала Липранди. После двухдневного обсуждения было решено атаковать 4 турецких редута у селения Кадыкой, которые были возведены вдоль Воронцовской дороги в Балаклавской долине. Для атаки были выдвинуты три колонны. Бой или дело 13 октября 1854 года, как было записано в русских рапортах и донесениях в мировой истории стало “Балаклавским сражением”. Сражение началось в 6 утра и закончилось в 4 вечера. Его можно разделить на 4 основные фазы: -штурм редутов, -тонкую красную линию, -схватку русских гусар с британскими тяжелыми драгунами, — и всемирно известную атаку легкой бригады. Первая фаза — штурм редутов. Выступив в 5 утра от селения Чоргун, три русские колонны двинулись на редуты, обороняемые турками. В тот момент, когда центральная колонна атаковала 1, 2 и 3 редуты, правая колонна атаковала 4-й редут, а левая колонна занимала отдаленный правый неприятельский фланг и селение Комара (современное село Оборонное). Захват селения был поручен Днепровскому пехотному полку. Во время выполнения боевой задачи ядром с первого редута прямым попаданием в голову был убит капитан Джебко. Джебко стал первым офицером, павшим в Балаклавском сражении первой фазы. Вторая фаза — тонкую красную линию. В начале девятого, все неприятельские редуты были захвачены русской пехотой. Спустя пол часа после окончания штурма наступила вторая фаза сражения. Генерал Липранди направил всю кавалерию к неприятельским позициям в Южной долине. Три сотни донского 53 казачьего полка полковника Александрова начали движение в направлении 93 шотландского полка расположенного на высотах перед деревней Кадыкой. Это продвижение окрестили как “Тонкая красная линия”. Во второй фазе потерь среди русских офицеров и нижних чинов не было. Третья фаза — схватку русских гусар с британскими тяжелыми драгунами В это же время два полка гусар Саксен Веймарские и Николая Максимильяновича во главе генерал-лейтенанта Халецкого вступили в третью фазу Балаклавского сражения: они перешли Воронцовскую дорогу из северной в южную долину и атаковали тяжелых драгун лорда Скарлета. Во время семиминутной рубки были тяжело ранены генерал Халецкий (ему отрубили левое ухо) и часть офицерского состава. В разгар рукопашной схватки гусарского Саксен Веймарского полка ротмистр Хитрово был сброшен с коня. Оказавшись на земле, русский офицер продолжал отбивать сабельные удары окруживших его британских кавалеристов. Получив многочисленные сабельные раны, Хитрово потерял сознание и остался на территории занимаемой врагом. Он стал вторым офицером, записанным убитым в сражении. Видя бессмысленность дальнейшей схватки, генерал-лейтенент Рыжов, командовавший всей кавалерией чоргунского отряда, дал сигнал на отход. Построившись в маршевые порядки, гусары неспешно двинулись к своим позициям. В этот момент подоспевшая на помощь британцам с инкерманских высот конная батарея капитана Брандинга открыла огонь в спины гусар. Этот момент в своих воспоминаниях описал участник сражения поручик Арбузов: «При отступлении, нас стали осыпать неприятельские снаряды, и ряды эскадрона с каждым шагом стано­вились все реже и реже. Когда же мы вышли из под огня, мой лейб-эскадрон превратился в полуэскадрон. В нем оказалось лишь по пять и шесть рядов во взводе, а в дело вошли по двенадцать». (3) Сделав 49 выстрелов картечью, шестиорудийная батарея нанесла катастрофический урон русским кавалеристам (4). Если во время рубки на земле в районе рукопашной схватки осталось до 25 рядовых, то по маршруту движения двух полков остались лежать убитыми и ранеными более 120 кавалеристов. В этот момент картечью был убит гусарского Саксен- Веймарского полка корнет Горелов (5). Он стал третьей жертвой среди офицеров Балаклавского сражения. После третьей фазы наступило затишье. Четвертая фаза — атаку легкой бригады. Через полтора часа наступила четвертая фаза Балаклавского сражения – со стороны англичан — атака легкой кавалерии лорда Кардигана. Позиция русских была расположена на востоке северной долины. После ранения Халецкого командовать двумя полками гусар был назначен полковник Войнилович. Полки выстроились двумя развернутыми линиями на расстоянии 40 метров друг от друга и на таком же расстоянии за сотнями Первого уральского казачьего полка. Так как этот полк не принимал прямого участия в сражении и не понес потерь, его выдвинули в передовую линию, расположив за шестью орудиями 3 донской тяжелой батареи. Атака кавалерии лорда Кардигана началась в 11 часов 15 минут и через пять минут, понеся большие потери, все-таки смогла ворваться в передовую линию русских. Уланы 17 полка капитана Морриса, прорвав оборону батареи, налетели на уральских казаков. Орудийный дым, скрывавший реальную численность английской кавалерии, сыграл злую шутку. Казаки, видя летящих из дыма на них уланов, дрогнули и начали отступать, смяв собой гусарские полки. На тот момент никто не знал, что против 400 казаков и стольких же гусар готовились сразиться только чуть более 50–ти уланов. Видя позорное бегство, полковник Войнилович, сплотив вокруг себя несколько рядовых, бросился на британцев. В неравной схватке Войнилович был убит двумя пулями в грудь(6). Он стал четвертым офицером, погибшим в Балаклавском сражении. Без поддержки продвижение легкой кавалерии ослабло. Перегруппировавшись гусары, при поддержке подоспевших улан сводного полка полковника Еропкина и казаков 53 Донского полка Александрова, отбросили англичан к их позициям. Через 20 минут после начала атаки Балаклавское сражение закончилось. Активных боевых действий в Балаклавских долинах более не предпринималось. По окончании сражения в рапорте генерал-лейтенант Липранди в ведомости потерь (7) подсчитал общую убыль в живой силе. Кроме выше названых офицеров в числе погибших значились поручик Ставицкий и корнет Белявский гусарского Саксен Веймарского полка. Они стали пятым и шестым офицерами, павшими в Балаклавском сражении. В рапорте генерал-майора Бутовича записано «поручик Ставицкий и корнет Белявский, будучи тяжело раненые саблями, при отступлении полка остались на месте, где была произведена атака». Однако, как стало позже известно, корнет Белявский попал в плен, из которого он вернулся в мае 1856 года. О поручике Ставицком в рапорте генерал-лейтенента Рыжова за ноябрь 1854 года написано следующее: «Старший адъютант дивизии поручик Ставицкий найден раненый на поле сражения 13 октября 1854 г. за деревней Чоргун и отнесен на перевязочный пункт. Сильно контужен в левую ногу, ниже колена с онемением мягких частей и осколком гранаты разорваны мускулы икры, сверх того ударом сабли ранен второй ряд суставов на трех пальцах; среднем, четвертом и мизинце левой руки до кости в кавалерийской атаке. Поручик Ставицкий холост и с 14 октября под наблюдением лекаря сводного маршевого полка пользуется собственными средствами на реке Кача в деревне Арамкой близ Бахчисарая». Из данного рапорта видно, что Ставицкий был только ранен. Однако оба офицера были внесены в приказ об исключении из списков живых. Но, так как данные приказы обратного хода не имеют, оба офицера были записаны павшими на поле Балаклавского сражения. Неоднозначна судьба и ротмистра Хитрово (2 го офицера из списка убитых). В своих воспоминаниях ротмистр Абуков сообщает, что Хитрово скончался через несколько часов на борту судна следовавшего в Турцию. Однако, в рапорте от 12 ноября за подписью генерал-майора Бутовича со списком потерь в Балаклавском сражении в гусарском Сакс Веймарском полку в колонке примечания, напротив фамилии записанного убитым ротмистра Хитрово записано «находится в плену г. Скутари, тяжело раненый». (10) Кого посчитали седьмым офицером, павшим в сражении доподлинно не известно. В число убитых попал гусарского Николая Максимильяновича полка из черкес штабс-ротмистр Беслан Абуков. Он так же после третей фазы в сражении остался на поле сражения. 14 декабря 1854 г Беслан был исключен из списков как убитые в сражении против турок, англичан и французов. (11).Однако Абуков раненым попал в плен и по обмену вернулся в 1855 году. В некоторых источниках (12) писалось о гусарского Саксен Веймарского полка корнете Веселовском. Однако за день до сражения, разжалованный из поручиков корнет был переведен в пехотный Владимирский полк. В августе 1855 года прапорщику Веселовскому был присвоен чин подпоручика. (13) В своих материалах представленных государю Петр Федорович Рерберг упомянул только 4 офицеров павших в Балаклавском сражении, кто и по какой причине в 2004 году написал на монументе: “убиты 7 офицеров”, — не известно. Более 150 лет были известны только чины и фамилии героев, павших в Балаклавском сражении. Сегодня мы знаем полные имена и отчества русских офицеров убитых в бою. 1. Джебко Яков Ануфриевич капитан Днепровского пехотного полка. Убит ядром в голову при взятии села Комара. Исключен из списка 28 ноября.1854 г 2. Хитрово Семён Васильевич 3. Горелов Константин Васильевич корнет гусарского грос герцога Сакс Веймарского полка. Убит картечью во время отступления после рукопашной схватки с драгунами Скарлета. Исключён из списков 15 января.1855 г.. 4. Войнилович 2-й Иосиф Фердинандович – полковник гусарского Его Императорского высочества великого Князя Николая Максимилиановича полка. Убит двумя пулями в грудь. Во время атаки лёгкой бригады на 3-ю Донскую батарею. Исключён из списка 14 декабря.1854 г.. Комментарии и используемые источники 1) Пётр Фёдорович Рерберг (1835 — 1912) — русский военный и государственный деятель, инженер-генерал. Родился 6 октября 1835 года, из дворян Санкт-Петербургской губернии. Участник Крымской войны 1853-1856 и боев на Малаховом кургане. За отличие при обороне Севастополя награжден орденом Святой Анны 3-й степени с бантом и орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом (1855). Умер в Санкт-Петербурге 29 мая 1912 в возрасте 76 лет; Похоронен в имении Никополь, Харьковская губерния.---
------Александр Алексеевич Ханжонков,исторический фильм 1911 г.''Оборона Севастополя''.



_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Игорь Кумельский]

Братское кладбище на Северной стороне в городе -герои Севастополе.Год 1870.
Война уничтожает и калечит людей – это понимают все. Но не все задумываются о том, что это создает немало проблем живым. Уважающая себя армия не оставляет погибших на произвол судьбы. Вопрос похорон павших – не последний для командира. Адмирал Корнилов лично решал его при Крымской войне в Севастополе. Братское кладбище, что на Северной стороне, стало пристанищем защитников города.Место для некрополя флотоводец выбрал сам – на пологом склоне. Тогда оно фактически располагалось вне городской черты, но притом напротив, через Севастопольскую бухту, Малахова кургана, где проходил главный оборонительный рубеж. На Северной стороне было тихо – целенаправленно противник туда не стрелял, ибо было незачем. Случайные ядра залетали, но вредили мало. Поэтому у адмирала были основания полагать, что тут мертвые смогут обрести покой.

Тихо!!!Вы заходите и замолкаете на полуслове,будто вас одолевает внутренняя тревога,дрожь проходит по всему вашему телу и вы переступив этот порог осознаете где находитесь.Это уникальное место, где лежат воины Первой мировой, герои Синопа, первой обороны Севастополя, Великой Отечественной войны. Сколько захоронено здесь святых защитников Отечества, никто не сосчитает...Здесь находятся 472 братские могилы, в каждой захоронены сотни безымянных «нижних чинов», а также 130 индивидуальных захоронений офицеров и генералов. Здесь покоятся также многие участники обороны Севастополя, генералы, адмиралы и офицеры, умершие значительно позже.
Во время обороны Севастополя большую часть убитых увозили на Северную сторону, где в конце сентября 1854 года по указанию руководителя обороны вице-адмирала В. А. Корнилова были созданы три кладбища возле Северного укрепления. Эти кладбища имели отделения, на которых хоронили моряков, саперов, артиллеристов, пехотинцев по полкам. Впоследствии они разрослись и стали восприниматься как одно, которое первоначально называлось Петропавловским, а позже Э. Тотлебен назвал его Братским.
Тихо!!!Здесь лежат герои,каждый из которых внес свой героический подвиг,защищая наш город Русской славы.
Похороненные
Могила князя Горчакова
Адлерберг, Александр Яковлевич (1806—1855), генерал-майор, командир 2-й бригады 9-й пехотной дивизии, погиб в бою за укрепления у Карантинной бухты. Похоронен вместе с сыном Николаем, юнкером, который погиб, когда разыскивал тело отца.
Верёвкин-Шелюта, Евстафий Игнатьевич (?—1855), полковник, командир Бородинского егерского полка, умер 16 ноября 1855 года от ран во время обороны Севастополя.
Князь Голицын Александр Николаевич, прапорщик, ординарец генерал-лейтенанта С. А. Хрулёва, затем траншей-майор в районе Камчатского люнета, где погиб в апреле 1855 года.
Князь Горчаков, Михаил Дмитриевич (1793—1861), генерал от инфантерии, главнокомандующий Крымской армией в 1855—1856.

Защук, Александр Иосифович (1828—1905), генерал-майор. В период обороны находился на 1-м бастионе, командовал авангардом казаков в Чернореченском сражении, после обороны участвовал в бою с французами в «деле Оклобжио» в ноябре 1855 года.
Кислинский, Пётр Иванович (1806—1880), в период обороны командовал линейным кораблём «Ягудиил», с июня 1855 года — артиллерийской батареей на Пересыпи, после войны — комендант и военный губернатор Севастополя.
Кумани, Михаил Николаевич (1831—1889), контр-адмирал, градоначальник и командир Севастопольского порта.
Лазарев, Василий Егорович (1821—1882), контр-адмирал, в период обороны — лейтенант 39-го флотского экипажа, командир Камчатского люнета, затем артиллерии на Малаховом кургане, где был тяжело ранен и попал в плен.
Князь Максутов, Пётр Петрович (1825—1882), контр-адмирал, участник Синопского боя и обороны Севастополя в течение всех 349 дней.
Макухин, Николай Павлович (1822—1893), контр-адмирал, в период обороны Севастополя служил на линейном корабле «Париж», затем с 1855 года участник обороны Кронштадта.
Манто, Иван Матвеевич (1830—1902), контр-адмирал, участник Синопского боя, в период обороны командовал на Язоновском редуте батареями № 35 и № 120, названных его именем.
Нарбут, Фёдор Фёдорович (1831—1897), контр-адмирал, во время обороны сражался на Язоновском редуте, командовал батареей № 53, названной его именем. Командуя батареей на 4-м бастионе 6 апреля 1855 года был контужен ядром в плечо, 25 мая - в голову и 5-го июня - в грудь и ранен в лицо. Награждён орденом Св. Владимира 4 степени с мечами и бантом и золотой саблей "За храбрость". В 1876 году был назначен капитаном практического порта Одессы.
Новиков, Модест Дмитриевич (1829—1893), вице-адмирал, в период обороны — лейтенант на 6-м бастионе, взорвал французские пороховые погреба.
Руднев, Иван Григорьевич (1820—1894), вице-адмирал, командир пароходо-фрегата «Херсонес», капитан-лейтенант в 32-м флотском экипаже, затем командир второй оборонительной линии на Северной стороне. В 1882 году был назначен Севастопольским градоначальником.
Серебряков, Лазарь Маркович (1797—1862), контр-адмирал, начальник Приморской Кавказской оборонительной линии в 1853—1856, один из основателей города и порта Новороссийска.
Спицын, Александр Петрович (1810—1888), адмирал, участник Синопского боя и обороны Севастополя с 13 сентября 1854 до 27 августа 1855.
Ставраки, Михаил Иванович (1806—1892), генерал-майор, во время обороны — помощник капитана Севастопольского порта. По одной из версий автор памятника — сын похороненного Михаил, который в 1906 году выполнил смертный приговор над мятежниками крейсера «Очаков».
Тимофеев, Николай Дмитриевич (1799—1855), генерал-майор. Участник военных действий на Дунае, в период обороны — начальник 1-й дистанции оборонительной линии, участник Инкерманского сражения, где командовал атакой на гору Рудольф, затем начальник артиллерии Севастопольского гарнизона, начальник 5-й дистанции оборонительной линии (Волынский и Селенгинский редуты, Камчатский люнет). 26 мая 1855 года, во время штурма французами этих укреплений, повёл защитников в контратаку и был смертельно ранен.
Торопов, Моисей Сергеевич (1819—1900), генерал-майор, в период обороны — поручик корпуса морской артиллерии, сражался на 4-м бастионе, Малаховом кургане, командовал на Камчатском люнете батареей № 38, названной его именем.
Граф Тотлебен, Эдуард Иванович, генерал-адъютант, в период обороны — полковник, благодаря которому были построены укрепления Севастополя.
Хрулёв, Степан Александрович (1807—1870), генерал, фактический руководитель обороны на последнем этапе, покинул Южную сторону во время эвакуации последним.
Эрихс, Николай Фёдорович (1826—1890), генерал-майор, участник боевых действий в Дунайских княжествах, осады Силистрии, Чернореченского сражения.

Город получил гордое имя Севастополь, что в переводе означает величественный, достойный поклонения!!!Он доказал свою воинственность и героизм,обороняя город от непрошенных врагов и в первую оборону и во вторую,а также во время переворота 2014 года.Защитники -воины разных поколений была одна цель защитить свой город,не дать врагу вступить на эту священную землю,залитую кровью его героев.

[Иван Лукашенко]

_________________
Нет ничего невозможного для человека, которому не надо это делать самому...

[Игорь Кумельский]

Никто не забыт и ничто не забыто.В нашем сознании навсегда сохранятся имена мужественных воинов,героически защищавших свою Родину.Вряд ли умеющие вести себя посетители нарушат отдых защитников Севастополя. Братское кладбище в городе является одним из многих памятников мужеству и верности долгу, и гостей оно поневоле настраивает на тот же лад.

Какой тут дышит мир! Какая славы тризна
Средь кипарисов, мирт и каменных гробов!
Рукою набожной сложила здесь отчизна
Священный прах своих сынов.

Они и под землей отвагой прежней дышат…
Боюсь, мои стопы покой их возмутят,
И мнится, все они шаги живого слышат,
Но лишь молитвенно молчат.

Счастливцы! Высшею пылали вы любовью:
Тут что ни мавзолей, ни надпись — все боец,
И рядом улеглись, своей залиты кровью,
И дед со внуком, и отец.

Из каменных гробов их голос вечно слышен,
Им внуков поучать навеки суждено,
Их слава так чиста, их жребий так возвышен,
Что им завидовать грешно…

Афанасий Фет.

Народная сестра милосердия

В Севастополе на Братском кладбище перезахоронили останки солдат, погибших в Крымской войне. Прах 37 неизвестных бойцов и одной сестры милосердия обнаружили при проведении строительных работ в районе Исторического бульвара.По найденным частям одежды, вещей и вооружения было установлено, что это останки сестры милосердия и русских воинов.Особенно историков заинтересовало тело найденной женщины. Предполагается, что ей было около 35–40 лет, она была женой одного из офицеров и оказывала помощь раненым на четвертом бастионе.По заключению это была женщина, одетая в военную шинель. Скорее всего, она была жительницей Севастополя и помогала раненым бойцам на Четвертом бастионе, где и погибла. Из истории Крымской войны известно немало случаев, когда жены офицеров приходили на боевые позиции, чтобы оказывать медицинскую помощь. Учитывая, что женщину похоронили в отдельном гробу,можно предположить, что она была офицерской женой.
Исследователей заинтересовала еще одна деталь захоронения - женские сапожки, в которые была обута дама. Они очень хорошо сохранились.
- Выделка кожи высокого качества, значит, у нее был определенный достаток, не каждый мог себе позволить такие сапожки, - сообщил директор музея-заповедника Николай Мусиенко. - В ноге нашли пулю. Поверх одежды была надета солдатская шинель. Обследуем пуговицы на шинели, может быть, удастся установить, к какому полку она относилась.Как и Даша Севастопольская, она не входила в Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия, но была народной сестрой, оказывала помощь на поле боя.
И таких героических девушек было много.Всем, чем мог, народ старался помочь Севастополю, его героическим защитникам. Женщины бросали домашние дела, ехали в расположение действующей армии и в роли сестер милосердия становились ее бойцами.По своей воли они шли в самое пекло военных действий,откуда многие не возвращались.Сегодня мы находим останки этих героических защитников Севастополя и с военскими почестями,выражая проявления уважения и оказания почёта этим людям,придаем земле.Вечная им память!!!
Героическая оборона Севастополя это эпопея ратного подвига жителей города, защищавших свое отечество и свое будущее.

_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Игорь Кумельский]

--

Я немного,может быть буду повторяться,но это необходимо...
Севастополь оказался в осаде, практически не имея законченных укреплений со стороны суши. В короткий срок была создана оборонительная линия длиной 7,5 км из восьми бастионов, построены десятки батарей, редуты, люнеты; для прикрытия ближних подступов сооружена система окопов,так называемых ложементов. Строили укрепления береговые и судовые команды Черноморского флота, пехота и население города. Для удобства управления линию обороны поделили на дистанции (отделения). По приказу главнокомандующего военно-сухопутными и морскими силами в Крыму князя А.С. Меншикова для предотвращения прорыва кораблей союзников в Севастопольскую бухту на ее входе затопили старые парусные суда, личный состав которых вошел в число защитников города на суше.
Оборона Севастополя носила активный характер: защитники города постоянно совершенствовали линию укреплений, успешно вели контрбатарейную и подземно-минную войны, частые ночные вылазки на позиции неприятеля держали в напряжении его траншейные караулы. С целью отвлечь войска союзников от Севастополя русская армия навязала им ряд полевых сражений, пусть и не всегда успешных (13 октября 1854 г. — Балаклавское, 24 октября — Инкерманское, 4 августа 1855 г. — Чернореченское).
Южная бухта,справа виднеются постройки Лазаревских казарм.Прямо перед нами ныне сохранившаяся оборонительная стена седьмого бастиона.





За 349 дней обороны защитники крепости выдержали шесть бомбардировок, 6 июня 1855 г. успешно отбили штурм укреплений Корабельной стороны. Во время второго штурма 27 августа они отразили 11 из 12 атак противника на севастопольские укрепления, но пал Малахов курган — ключевая позиция в системе обороны города.

По приказу главнокомандующего Крымской армией князя М.Д. Горчакова, сменившего на этом посту Меншикова в марте 1855 г., войска гарнизона оставили Южную сторону и перешли на Северную. В ночь на 28 августа были взорваны пороховые погреба батарей и бастионов, затоплены стоявшие в бухте суда Черноморского флота. Кровавая трагедия под Севастополем подошла к своему финалу.
Последнии дни обороны Севастополя.Город в огне,так бы я назвал это трагическое завершение.
_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Чуклин Ал-др Алексеевич]

Сва́стика символ «卐» или «卍», — приветствие, пожелание удачи, благоденствие. Крест с загнутыми под прямым углом концами («вращающийся») либо по часовой стрелке, либо против неё (в последнем случае некоторые авторы называют такой символ саувастика (Sauwastika) и даже приписывают ему иной смысл).
Свастика является одним из самых древних и широко распространённых графических символов, она встречается в разных культурах Евразии, Африки и доколумбовой Америки. У многих народов мира она изображена на предметах повседневного быта, одежде, монетах, вазах, оружии, знамёнах и гербах, при оформлении церквей и домов. Этот символ встречается с 8 тыс. лет до н. э., предположительно выкристаллизовавшись из ромбо-меандрового орнамента, впервые появившегося в позднем палеолите. Два меандра, наложенные друг на друга с метрическим сдвигом «на один шаг» («двойной меандр), в пересечении дают крест-свастику. Именно такие знаки встречаются на глиняных сосудах из Суз (территория современного Ирана), в геометрическом стиле древнегреческой вазописи, в памятниках древнего искусства Китая и Японии: на неолитической керамике, изделиях из кости и в бронзовых сосудах периодов Шан и Чжоу (2—1 тысячелетия до н. э.). В древнеримской архитектуре двойной меандр, образующий в пересечениях свастику, украшает горизонтальный пояс наружных стен Алтаря мира Августа в Риме (13 год до н. э.).
Свастика имеет много значений, у древних народов она была символом движения, жизни, благополучия, связывалась с добрым предзнаменованием, процветанием, плодородием, долгожительством, могла служить оберегом от злых духов. Одновременно могла быть символом света, огня, молнии или небесных тел. Могла символизировать философские категории.
Свастика играла существенную роль в древнем индоиранском мире, была распространена в античной греко-римской культуре. Ранние христиане в своих катакомбах в числе прочих символов также могли изображать свастику. Широкое распространение свастика имела и в древнегерманском мире.
В конце XIX века свастика была объявлена символом «арийской расы» и в результате в XX веке получила известность как символ нацизма и Нацистской Германии и стала устойчиво ассоциироваться именно с режимом нацистской диктатуры и идеологии.

[Давидовский Александр.]

Свастика в Красной Армии: какие части и почему носили этот символ.
https://zen.yandex.ru/media/dnevnik_rolevika/svastika-v-krasnoi-armii-kakie-chasti-i-pochemu-nosili-etot-simvol-5c72476513cc4400b3abdab1
_________________
"Нас мало, нас все меньше,
и самое страшное, что мы врозь..."

[Игорь Кумельский]

Думаю,что мы прояснили этот вопрос.В дальнейшем буду подбирать материал,чтобы не создавать подобные отклики.Я убрал то,что смущало наших ребят,хотя это тоже история.С уважением!
_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[Игорь Кумельский]

А теперь давайте выборочно пройдемся по окрестностям нашего города, связывающие нас с первой героической Обороной Севастополя.
- В июне 1854 года генерал Кардиган был назначен начальником лёгкой кавалерийской бригады , отправленной в Крым.

Равнина между высотами Федюхина вид слева и Семякина справа по которой вели атаку генерал Кардиган.На втором плане слева высоты Гасфорта к которым ведет дорога.Справа на склонах Балаклавских высот-деревня Комары.
Гора Гасфорта-свидетель двух оборон Севастополя.

http://virtual-sevastopol.ru/album/sapungora/dolina_smerti_360.htmlВид с Итальянского кладбища на долину между Семякиными и Федюхиными высотами

Гора Гасфорта,гора в Крыму высотой 217 м над уровнем моря в Балаклавском районе на левом берегу реки Чёрной ниже места впадения в неё Сухой речки.
Своё название гора получила по имени Всеволода Густавовича Гасфорта — полковника, командира Казанского пехотного полка 16-й пехотной дивизии в период Первой обороны Севастополя 1854—1855 годов.«Левый фланг защищался так называемой Госфортовою высотою, потому что Гасфорт со своим полком защищал её…». Известно и другое название этой горы — Пьемонтская обсерватория. В 1855 году здесь находились позиции итальянцев — «Пьемонтский наблюдательный пункт».
В 1882 году на горе Гасфорта было устроено итальянское военное кладбище, туда, из захоронений у деревень Камары,ныне Оборонное и Кады-Кой,ныне часть Балаклавы перенесли останки солдат, офицеров, погибших под Севастополем. Итальянцы перезахоронили своих соотечественников на месте, где в 1855 г. находились их позиции«Пьемонтский наблюдательный пункт». На вершине соорудили часовню из балаклавского мраморовидного известняка...

Казанский егерский его императорского высочества великого князя Михаила Николаевича полк прибыл в Крым в конце августа 1854 года и входил в состав 16-й пехотной дивизии. После Альминского сражения полк отступил к Каче, потом стоял на Мекензиевых горах. Под командованием Всеволода Густавовича Гасфорта Казанский егерский полк занимал эту высоту с ноября до 14 декабря 1854 года. Чуть позже егеря передислоцировались к подножию Мангупа, в деревню Юкары-Карилез (ныне—Залесное). Ни в Инкерманском сражении, ни в Балаклавском участия он не принимал. Меншиков этот полк поставил прикрывать Бахчисарайский тракт. В марте полк под командованием Гасфорта перебросили на Малахов курган. Всеволод Густавович с 29 апреля командовал войсками бастиона № 5, затем был комендантом редута Шварца. В мае того же года полковник получил тяжелое ранение, а в июне он был эвакуирован с поля боя. Умер генерал-майор Всеволод Гасфорт в 1882 году в возрасте 70 лет.
У подножия горы Гасфорта и на её склонах пролилось немало человеческой крови. 4 августа 1855 г. у речки Черной состоялось знаменитое сражение. Непосредственно на горе, а также на берегу речки занимал позиции Сардинский экспедиционный корпус, присоединившийся к союзным войскам в мае 1855-го. Он держал под контролем местность от старой Воронцовской дороги до горы Телеграфной. Командовал корпусом генерал Ла Мармора.
Первой крупной операцией, в которой приняли участие сардинцы, был ожесточенный штурм Севастополя в июне 1855г. 6 (1 июня сардинская армия почти в полном составе стояла на высотах близ деревни Шули, находясь в относительной безопасности. В таком крупном сражении ей предстояло участвовать впервые. И хотя сардинцы были оставлены почти что в резерве, но масштабы сражения, количество участвовавших войск, массированное применение артиллерии произвели такое ошеломляющее впечатление на всех солдат и офицеров, что, по словам очевидцев, почти все впали в полнейшую панику. Более того, они потребовали, чтобы их отвели с позиций, не желая участвовать в этой бессмысленной «мясорубке». Когда же генерал Ла Мармора такого приказа не отдал, полки сардинского корпуса просто развернулись и беглым маршем отправились в свой лагерь. Фактически весь корпус был деморализован, и понадобилось немало усилий, чтобы восстановить его боеспособность.
В ходе сражения сардинцы оказались лицом к лицу с русскими войсками, но в тот момент, когда пехота князя Горчакова уже поднялась на Телеграфную, поступил приказ отойти к Трактирному мосту, в распоряжение Реада, для атаки на Федюхины высоты. Сардинцы успешно отстреливались, но все-таки потеряли в этом сражении 250 человек. Общие потери корпуса — 1736 солдат и офицеров, при этом от холеры и других болезней умерло 1316 человек. Хоронили их в деревне Камары (сейчас Оборонное), где располагался штаб корпуса, а также в предместьях Балаклавы.
Почти четверть века спустя правительством России принимается решение предоставить возможность создать иностранные кладбища под Севастополем. Пьемонтцы выбрали гору Гасфорта для устройства своего мемориала.
---- генерал Алессандро Ла Мармора
Там, где находился пьемонтский наблюдательный пункт, около 300 кв. м обнесли каменной оградой, в центре выстроили по проекту инженер-майора Герардини часовню в ломбардо-пьемонтском стиле со склепом, куда перенесли останки командующего генерала Алессандро Ла Мармора (в 1904 г. их переправили в Италию), а также трех генералов. Нашли место последнего упокоения на мемориальном кладбище многие офицеры и рядовые Сардинского экспедиционного корпуса. Неподалеку от часовни вырыли колодец глубиной 40 м, а возле могил высадили опунцию—растения с далекой родины своих героев. 28 августа 1882 г. некрополь торжественно открыли. Итальянское правительство поручило консульству в Одессе наблюдать за состоянием мемориала и ежегодно выделяло деньги на его содержание и охрану.

В 1941—1942 гг. в период второй обороны Севастополя по горе Гасфорта проходил передовой оборонительный рубеж защитников города. Бывали дни, когда за сутки высота несколько раз переходила из рук в руки. Некрополь и часовня были разрушены.








_________________
Всегда ценю морскую дружбу.

[ШАТЛ]

Продолжаем начатую тему!
_________________
С годами к одним приходит мудрость, к другим – возраст. А третьим – маразм впадения в детство.

[ШАТЛ]

Вот она! Снята из владений ХИРУРГА. Вся путаница идет от него ! Название красивое - вот и пишут фестиваль на горе ГЛСФОРТА!! А на самом деле сплошной обман! Задай название на карте Яндекс! И получишь правильный результат! Ее высота составляет 217 м. Всего!!!
_________________
С годами к одним приходит мудрость, к другим – возраст. А третьим – маразм впадения в детство.