СВВМИУ.ru

[гарри]

Глава 2-я части 1

Он вышел в море на подводной лодке с штабом на двое суток для приема задачи от экипажа. Мощный ледовый форштевень надводного судна разрезал борт при столкно-вении и отсек затопило за несколько секунд. Славка не успел испугаться. Кому суждено утонуть, тот не сгорит... Ему было суждено утонуть. А Галина родила мальчика...

Замполит Гордей.

Эх, пехота-матушка, пехота, сто пройдешь, еще идти охота...
/ Из песни неизвестного автора /

Гордей пришел на подводную лодку Маркова, переведенный с должности инженера связи подводной лодки – полуавтомата. Что его потянуло из инженеров в политработники в экипаже так и не узнали. Олег Петрович оказался внимательным, заботливым и уравновешенным руководителем и, на удивление, хорошим заместителем командира по политической части.
С точки зрения экипажа. Сумел так построить политическую учебу, что она вдруг стала не нудной и не наказанием на голову затюканных командиров всех ступеней. Постепеннно акцент его работы стал перемещаться в сторону обеспечения быта офицеров и матросов, создания работоспособного микроклимата в коллективе, чем, конечно, здорово помогал командиру.
В экипаже утвердилось стойкое впечатление, что замена Пахомычу хорошая и пришел настоящий политработник. Экипаж радовался. Действительно, Гордею все удавалось и вскоре он стал на корабле не только политическим руководителем, но и товарищем в самом глубоком смысле этого слова. Гордею не удавались только отношения с политотде-лом дивизии, где к нему относились почему-то прохладно, хотя все его аттестации были вполне положительными. Может быть, потому что – инженер? Но, к сожалению, ничто не вечно под луной...
...Гордей ужинал в мурманском привокзальном ресторане /”правом отличительном”/, убывая в Москву на очередную учебную сессию. Все, как положено – сто граммов водки, бутылка пива, салат и отбивная. Отужинав, вышел в гардеробную, куда сдавал шинель и шапку. В случаях, когда военная шинель была в ресторанном гардеробе единственной, частенько гардеробщики не выдавали номерки. В этот раз Гордей тоже обошелся без него. Но сегодня пьяный ресторанный служащий, изрядно употребивший пива, вдруг потр-бовал его у Гордея.
- Но ты же мне его не давал... Вот моя шинель и кроме нее у тебя и шинелей - то больше нет!
- Номерок я тебе выдал! Верни его, а то шинель не отдам! - хрипел пьяный гардеробщик.
- Да пошел ты... Будешь мне тут права качать, я тороплюсь! – и капитан 3 ранга Гордей, протянув руку за стойку, снял с вешалки свою шинель с шапкой в рукаве и, одевшись под аккомпанимент мата гардеробщика, вышел на улицу. Настроение слегка потускнело, но, затянувшись сигаретой, Гордей отбросил мрачные мысли. Вдруг кто-то тронул его за рукав. Перед ним стоял пехотный старший лейтенант с повязкой „ Патруль” на рукаве.
- Товарищ майор, пройдемте с нами! - козырнув, предложил старлей.
- Это куда еще ?
- В комендатуру, там разберемся.
- А чего мне с вами разбираться?
- Вы в пьяном виде устроили дебош в ресторане, нам поступил сигнал...
- Какой дебош? Сынок, ты что? Это я пьян по - твоему? Никуда я с тобой не пойду, я старший офицер и ты не имеешь права...
- Я вам не сынок, а старший офицерского патруля! - гордо парировал старлей.
- Не дорос еще в звании, чтобы мной командовать, иди и лови самовольщиков! - Гордей развернулся и пошел прочь, махнув старлею рукой. Но чего-то не учел моряк. Наверное старлееву службовость, или извечную пехотную неприязнь к флотской элите. Еще с кур-санстких времен. Через пару минут Гордея остановил уже капитан, представившийся железнодорожным военным комендантом, а, стало быть, по службе имеющий право задержать старшего по званию. За его спиной маячил толстожопенький старлей с тор-жествующей мордой.
- Пройдемте в комендатуру! - потребовал капитан. Делать было нечего и пришлось пройти в вокзальную комендатуру, где пребывал уже изрядно влитый гардеробщик и, сопя, писал объяснительную про Гордеев дебош, про номерок, и про оскорбления.
- Какие оскорбления, ты что, дядя?! - вконец обозлился Гордей.
- Вот видите, товарищ капитан, на „ты”, и опять грубит. Наслушаешься от них за смену. Он пьяный, вы же видите!
- Ты что, алкоголик! Ты сам пьян, вы посмотрите на него, капитан! - капитан, с пропитой, видимо, на совместной вокзальной службе с гардеробщиком, физиономией, мрачно изрек:
- Предъявите ваши документы, товарищ майор, и напишите объяснительную! - Гордей извлек удостоверение личности, командировочное предписание и билет на утренний поезд:
- Какой я вам майор? Я – капитан 3 ранга! И ничего я писать не буду! Никакого номерка не было в природе, а этот мазурик не хотел отдавать шинель. Я просто взял свою...
- Майор или капитан 3 ранга – мне все едино! Пили? - спросил капитан.
- За ужином – сто грамм водки и бутылку пива, - честно признался Гордей.
- Ну во-от! – удовлетворенно прогундосил капитан, сгреб Гордеевы документы и заявле-ние пьяного гардеробщика:
- В машину его и - на гарнизонную гауптвахту, пусть там с ним разбираются, - преиспол-ненный чувства служебного рвения, старлей взял Гордея под локоток, но тот вырвался и самостоятельно вставился в патрульную машину. Старый драндулет затарахтел всеми своими разболтанными частями на мурманскую гауптвахту.
Дежурный по гарнизону оформил Гордея в камеру вместе с изрядно выпившим „лету-ном” - летным капитаном.
- Завтра разберутся, – буркнул дежурный майор.
Хотелось выть от безысходности и бесправия. Сто граммов выветрились еще на вокзале. Капитан бушевал часа два. Выдохшись, уснул. Гордей не спал до утра, скрипя зубами от стыда пребывания на гауптвахте, на которой не бывал и курсантом. Утром комендант гарнизона, полковник, выслушал краткие и убедительные объяснения Гордея и его естественную просьбу, ввиду фактической невиновности, не посылать „телегу” на флот.
- Все ясно с тобой. Ладно уж, ничего посылать не буду. Но... чтобы вас обоих до обеда в Мурманске не было! – сделал он одолжение Гордею и сильно помятому летному капитану. Но не сдержал честного пехотного слова полковник, хозяин мурманской гауптвахты. „Телега” все-таки пришла в штаб флота. Оттуда, по принадлежности Гордея, в политуп-равление. Ход дальнейших событий был отчетливо предсказуем. Политуправление флота затребовало характеристику на Гордея у политуправления флотилии с объяснением причины. Те в свою очередь запросили дивизию и тоже сообщили по какому поводу нужна характеристика. Естественно, было указано, что был задержан за пьяный дебош в мурманском вокзальном ресторане и сидел на гарнизонной гауптвахте. Политотдельцы дивизии на всякий случай срочно переделали хорошую аттестацию в плохую. В ней суровым языком канцелярского эпистолярного жанра было убедительно показано, что Гордей плохо занимался воспитанием личного состава, скверно вел политическую работу и не организовывал соцсоревнование /отличник боевой и политической подготовки, к тому же политработник, не может фигурировать в делах о пьяном дебоше в ресторане!/ Все это подписано всеми, кому надо, на дистанции снизу вверх. Далее еще проще – представление в ВПА (Военно-политическую академию им. Ленина) и вышибание из нее “пьяницы и дебошира” капитана 3 ранга Гордея.
Лавина неприятностей закончилась снятием с должности замполита подводной лодки несмотря на все ходатайства командира, и собственных попыток Гордея сходу объяс-ниться во всех инстанциях. Сходу не получилось. Характеристики уж больно... не того... Гордей был гордым человеком и отстаивал свое достоинство с невероятным для тех времен упорством. Другой бы на его месте давно плюнул, ввиду полной бесперспек-тивности любых действий против ветра... Но Гордей в конце концов добился приема у члена Военного Совета флота и в течение года объяснительных и докладных запи-сок, встреч со всеми действующими лицами и исполнителями, ко всеобщему удивлению, отстоял себя. Но это было уже потом. И назначили - то его после всего в другое место...
А в течение целого года он пребывал в статусе снятого с должности, изгнанного из акаде-мии и сверх штата (ну, вызнаете - куда пошлют...) по заявлению пьяного гардеробщика мурманского ресторана при вокзале.

Атомоход

Если кому-то кажется, что я в чём-то не прав, готов доказать самому министру. Если ничего никому не кажется, то появляются вопросы. Почему прослужившие на АПЛ более 6 лет и 8 месяцев подводники лишены надбавки к пенсии за особые условия службы на АПЛ. Почему отслужив на АПЛ, мы получаем пенсию танкиста, у которого не было Источников Ионизирующих Излучений ( ИИИ), у которого был 8 часовой рабочий день, а у нас 2 дня по 14 часов плюс полные сутки. У него было 2 выходных дня в неделю, а у нас не менее 2 дней в месяц, но штормовые готовности и выходы в море отнимали эти обещанные МО выходные. Он в течении месяца находился на службе 176 часов, а мы 520, если не было штормовых готовностей и выходов в море, а то и все 720. Один час службы на АПЛ оценен государством минимум в три раза ниже, чем в танковом полку.
( Из письма Президенту РФ капитана 3 ранга Гурьева А.Н. «Точка невозврата» и далее близко к тексту оригинала)

Атомная подводная лодка (АПЛ) это корабль, способный двигаться под водой с большой скоростью, имея для этого определенное наукой соотношение длины корпуса к диаметру. А ядерный реактор не где-то далеко, как на атомной электростанции, а рядом, рукой подать… вытянутой. Даже два. И если уровень радиации не устраивает медиков с точки зрения надежности защиты экипажа, попытка его уменьшить утяжеляет биологическую защиту и сам корабль и, чтобы не потерять в скорости нужно увеличить мощность силовой установки, в нашем случае – реакторов. А это опять увеличивает радиационный фон и требуется более надежная защита.
И так - по кругу. Выбор между фантастическими возможностями АПЛ и здоровьем людей естественно сделан в пользу ее боевых качеств. На АПЛ рентгеновское излучение, прорвавшееся через нее, ионизирует воду за бортом, оставляя за кормой радиационный след. Глазом он незаметен, но датчики торпед вероятного противника его отслеживают и по этому следу догоняют лодку. В человеке около 80% воды и она тоже ионизируется, она ближе к реактору, чем забортная вода. Ее видит прибор (“карандаш” или негативная фотопленка в футляре), но жаль - только то, что воспринимает сам прибор, а не то, что воспринял каждый орган человека. А живая ткань, оказывается, реагирует на радиа-ционное излучение по-разному, вызывая впоследствии заболевания, которые медики диагностируют как простые патологии.
Но не учитывается еще один вид излучения, который специфичен только для АПЛ, о котором громко не говорят и который нельзя измерить никакими приборами.
Атомы газов, пыли и всевозможных испарений, входящих в состав воздуха под действием ионизирующих излучений, исходящих от реакторов, превращаются в радиоактивные изотопы. Эти изотопы в подводном положении, попадая с воздухом в кровь, разносятся по всему организму подводников до ногтей, оседают в костях, мышечных тканях, выбеливая их тела.
Порог лучевой болезни в малой степени 100 БЭР. Исходя из него медицинская рекомен-дация о сроке службы на АПЛ – 6 лет 8 месяцев, или 15 Бэр в год. Но фактически служат больше - 10-15 лет, или до упора, пока ноги носят, поскольку менять людей каждые 6 лет никакого бюджета не хватит. А это значит, что с неучтенными радио-активными газами, пылью и испарениями за этот срок получается более 100 Бэр, а за двойной - в два-три раза больше. Суммируя все три типа излучений получается, что каждому подводнику, прослужившему более 6 лет и 8 месяцев, гарантировано профессиональное заболевание – лучевая болезнь, вне зависимости от того, чем он занимался все это время в прочном корпусе и в каком отсеке находился. А еще на ПЛ есть команда, которая обслуживает ядерные “аппараты”. В экипаже это Тимофей Лисицын с старшиной Миронюком и матросами. Сколько на самом деле получали эти ребята точно не знает и сам господь – Бог. Не то что химик Сашка Крапивин. Но даже на выпуклый военно-морской глаз, скажем просто - очень много, поскольку в меню обслуживания – перезарядки активной зоны, замены фильтров активности, всякие другие необходимые эксплуатационные регламенты.
А вот крысы, которые случаются на кораблях, радиацию переносят легко, 300 рентген и – ни в одном глазу… Неплохо бы ознакомить с этой спецификой умных людей, сочиняющих пенсионные законы… Еще лучше – прокатить их в море недельки на две-три. И не просто чемоданами, а чтобы они пожили и поработали в том распорядке, который нарисовал для экипажа старпом Пергамент - “Шмага”… Как говорится, “о бедных гусарах замолвите слово…” Они ведь тоже… “государевы дети”…
По насыщению техникой, автоматикой и телемеханикой подводная лодка поражает воображение новичка и Андрей Шарый в свое время, первый раз спустившись вниз и увидев мигающие разноцветные огоньки мнемосхем, сигнализации и автоматики, зажмурил глаза, испугавшись, что никогда не сможет всего этого освоить. Определили его командиром реакторного отсека, которым он и командовал три года начала своей службы.

Радиация.

Никакой миллирентген не согнет…
(Поговорка после Чернобыльской аварии)
- Открывай выгородку! Чего ждать дозиметриста? Может этот чудак, вообще не придет, а мы тут будем париться! – уговаривал Лисицын Колю Донцова. Раз в месяц офицеры мыли спиртом реакторные выгородки - приборы, механизмы, системы, переборки, чтобы удалить всяческую пыль и уменьшить “наведенную” радиационную активность. Выгородки на замках и опечатаны. Открываются только в присутствии дозиметриста службы радиационной безопасности для замера уровня радиации и определения допустимого времени работы в них.
Часть выделенного для помывки спирта справедливо достается “мойщикам” для “дезактивации” организма после работы c ядерным реактором. Святое дело! Оно негласно как-то даже узаконено. Лисицын, в предвкушении личной очистки организма от радиоактивной пыли, торопил напарника:
- Чем скорее сделаем, тем скорее на “дезактивацию”. Сегодня вымоем одну, завтра другую. И давай без перекуров, а то – переодеваться, мыться…
- Здесь же печать! – резонно заметил дисциплинированный Донцов
- Плевать, мы ее аккуратненько лезвием, а потом пришлепнем на место! - старшина отсека, Миронюк, уже суетился у пластилиновой печати. Пять часов без перекура Лисицын и Донцов скрупулезно отмывали реактор и всю начинку выгородки бязью, смоченной в спирте.
- Жарко! – смахнул пот со лба Тимофей.
- А ты что хотел? Всего пять суток, как вывели реактор. Чувствуешь – импульсные трубки еще теплые!
- Вылезайте, товарищи офицеры, на ужин пора, - заглянул старшина Гриша Миронюк. Пропустив перед ужином по паре рюмок “дезактиватора” мойщики почувствовали себя бодрее и вечер в компании примазавшихся к “дезактивации” прошел весело. Утром дозиметрист все-таки пришел. Ему открыли оба помещения и отметили этот факт в журнале. Матрос обследовал обе выгородки и доложил, что во вчерашней можно работать 8 минут, во второй 6 часов! Результаты записал в свой журнал.
У Лисицына морда вытянулась:
- Ничего себе! Сколько же мы хватанули?
- Я тебе говорил, охломон, что это нельзя делать! А ты? Тебе бы только нажраться поскорее, долбо…б! - выругался Донцов. - Ну вот что теперь прикажете делать? Докладывать? - Лисицын прикидывал:
- Да уж не так-то и много – всего по 42 рентгена! Хрен с ними!
- Хорошее дело, немного! С 50-ти уже лучевая болезнь!
- А ты посчитай еще на какое время нас отстранят от работы на лодке и сколько это будет нам стоить, доплату-то за особые условия при этом снимут! Не говоря уже о
выговорах.
- Посчитал уже, примерно на полгода, а в деньгах где-то около тысячи рублей на нос!.
- А-а… провались оно все…Чего уж теперь! Не будем докладывать! Как – нибудь обойдется! - только “карандаш”* в нагрудном кармане или пластинка с негативной фотопленкой регистрируют излучение, дозу которого раз в сутки вычисляет химик Саша Крапивин и заносит в свой совершенно секретный журнал без права “обрадовать” тебя ее количеством. Химик не может самостоятельно объявить радиационную опасность, что бы там не показали его приборы. Только с санкции командира, чтобы не было паники. А если командирские санкции запоздают? С радиацией шутки плохи! Ее безмолвное действие создает предательскую иллюзию безопасности, хотя радиация имеет запах, появляющийся с вводом ядерного реактора, знакомый всем подводникам, и цвет, правда, в рентгеновском диапазоне. И если бы глаз мог его воспринимать, то экипаж представлял бы из себя компанию светящихся человечков.
По личному отношению к радиации экипаж делится на две неравные части. Одни панически боятся ее, невидимой и неслышимой, и пробегают реакторный отсек галопом, или вообще стараются в нем не бывать. Другие относятся к правилам слишком беспечно, как Лисицын с Донцовым и примкнувшим к ним старшиной Миронюком.
Вторых, к сожалению, больше. Но если, бывало, погибали сразу от переоблучения, то в официальных медицинских заключениях в расследованиях значилось - от поражения электрическим током, а если со временем, то от какой-нибудь банальной патологии.
Это и есть – результаты попозже, через несколько лет.
И тогда уже ничто не поможет! Какие уж там 15 Бэр в год!

Старший помощник командира Пергамент

Штурман мечется, как…
( из народной поэмы о штурмане )

Он называл свою жену на французский манер – Люси, подчеркивая ее отношение к Мельпомене. Она заканчивала театральный институт по специальности художник-гример и мечтала о работе в театре. Женя Пергамент женился на будущей служащей искусства, будучи на пятом, выпускном, курсе училища, а она в своем театральном – на третьем. К выпуску из училища Люси родила Пергаменту дочку, в которой он души не чаял. Его распределили на Северный флот штурманом на дизельную лодку, а жена осталась в Ленинграде, поскольку маленький ребенок и незаконченный институт. Так и жили – он на Севере, она в Ленинграде. За время его кратких побывок они сумели обзавестись вторым ребенком. Люси закончила институт и поступила в театр, поскольку рассчитывать на работу по своей редкой для Северного флота специальности не могла, но не могла от нее и отказаться. Так и жили врозь. Зарплату Пергамент получал неплохую и в Ленинград отправлял без задержек. Люси ее вполне хватало. Со временем слабый огонек желания разделить судьбу с мужем на Крайнем Севере окончательно угас, ее целиком поглотила театральная жизнь с его вечным праздником, закулисными интригами и романтикой творчества в искусстве. На Севере холодно, одиноко и неуютно, а в Ленинграде - Невский проспект, теплая, обжитая, хотя и однокомнатная, квартира на Садовой, дети у мамы и желанный театр со своей кипучей жизнью, очередным поклонником, подающим творческие надежды молодым актером с амплуа героя-любовника.
Закончилось все так, как всегда заканчивается, когда жизнь порознь, а кругом все так блестит и переливается. Люси окончательно решилась и отставила северного Пергамента в пользу ленинградского театрального героя - любовника, который в свою очередь отставил свою жену с двумя детьми. У некоторых творческих деятелей порою лучше всего получается делать детей и порхать от одной почитательницы своих предполага-емых талантов к другой, всякий раз оставляя следы своего присутствия в виде сопливых ребятишек. При этом далеко не всегда дело доходит до шедевров в искусстве. Похоже, это был как раз тот случай.
Пергамент с трудом удержался, чтобы не спустить героя-любовника с лестницы, но, перемучившись, милостиво благословил их союз. Союз, конечно, совсем скоро дал течь, ввиду того, что корабль любви наскочил на острые рифы бытовых неурядиц, дефицит средств к существованию и кормлению вечно голодных детей, а также ввиду исчезнове-ния надежд на творческие успехи. Герой - любовник погрузнел, полысел, потускнел, стал брюзгой и обвинял в своих неудачах всех вокруг, начиная с главного режиссера театра и кончая гримершей, теперешней своей женой – Люси. Пергамент, теперь заядлый холостяк, жил в каютах плавучих казарм, полностью посвятил себя военно-морской службе, алкоголь употреблял умеренно, у женщин пользовался успехом, в должностях продвигался в срок и не забывал помогать своей бывшей жене Люси материально, брезгливо морщась при виде героя-любовника, с которым, тем не менее, по приезде иногда перекидывался в шахматишки. Когда его назначили старпомом на лодку Маркова, он получил прозвище “Шмага” и начал наводить порядок в разболтанном, за время безстарпомья, экипаже железной рукой. “Фитили” сыпались на командиров боевых частей, как из рога изобилия. Но он ухитрялся делать это так весело, без всякой нутряной злобы, что и воспринимались они просто. Организация повседневной службы улучшилась. В ней появился огонек и жить стало веселее. Когда экипаж, маршируя под барабан, тоскливо разучивал на морозе строевую песню под руководством помощника командира Сапрыкина, Пергамент остановил вялый строй и, как всегда, прищурив голубой глаз под мохнатой бровью, рявкнул:
- Э-т-то еще что тут за бурлаки на Волге ? Вы что - совсем примерзли на этом плацу? А ну-у! Эки-па-а-ж!!! Магомадов, подбери сопли! Я говорю - экипаж-ж! Песня! Простая!! До безобразия! Раз-два, начали – Северный флот, Северный флот, Северный флот не подведет! - и маршировал на месте перед строем. Экипаж, глядя на него, возбудился и песня пошла…
Года через три, когда его переводили с экипажа на новый проект подводных лодок, он, прощаясь, завез в каюту ящик коньяку и, вызывая каждый вечер по одному офицеру, ставил бутылку на его карточку взысканий и поощрений, а после выпивки рвал ее на мелкие клочки, бросал в иллюминатор и серые волны разносили по заливу обрывки служебных страстей. Карьера его была удачна, но он так и остался холостяком...
Во всяком случае, в обозримом времени…

Врач среди моряков, моряк среди врачей

Долженъ принять сундукъ с лекарствами у аптекаря…
Во время кампании, долженъ по вся недели доктора
или лекаря, которой его должность управлять будетъ,
репортовать о числе больныхъ и состоянии ихъ и о ле-
карствахъ и о пище и о прочемъ,что к его должности
касается.
(Уставъ морской Петра перваго, 1720г. Глава 10 Ст.1 )

Какой-то болван в Медицинской академии наболтал корабельному врачу Николаю Ивановичу Ревеге, что офицеры-подводники будут на него молиться, чтобы он, не дай Бог, не списал их с корабля по здоровью. Политпропаганда изображала службу на атомных подводных лодках, как некую манну небесную, упавшую на головы избранных… И это, впрочем, было недалеко от истины. Обыватели в Мурманске, ввиду абсолютной секретности этого вида военной техники, пользовались разнообразными слухами, утверждавшими, что отшельникам, служившим на этих кораблях, от жизни уже ничего не нужно, кроме приличной зарплаты и хорошей еды. Молодухи сочувственно охали и по-бабьи простодушно жалели этих ’’бедолаг“, якобы лишенных их любви и ласки.
Доктор возомнил, что офицеры полностью в его крепких медицинских руках, должны ходить вокруг него на цыпочках, заглядывать в глаза и угадывать желания. Святая простота! Он не сразу понял, что почетные и звездные времена на атомном флоте закончились так быстро, едва только начавшись, что собирать дивиденды с корабельной докторской должности ему уже не придется. Флотская рутина немедленно испоганила все, что только можно было испоганить из красиво, мудро и современно придуманного отечественной наукой и зарубежной практикой атомного подводного плавания.
Ко времени его попадания на подводный ракетоносец в котловом довольствии с чудесными и питательными продуктами наступили новаторские перемены.
По уточненным правилам снабжения, любой пищевой продукт, из рекомендованных наукой для подводников, можно было заменить на похуже, но в большем количестве. Иначе говоря, при получении продуктов на поход ввиду отсутствия, скажем, свинины можно было вместо нее получить в эквиваленте стог сена.
И так - по всему перечню продуктов, рекомендованных медицинской наукой для поддержания организма подводника в тонусе в экстремальных условиях его службы. Красная икра и другие вкусные и исключительно полезные продукты стали расходиться по орбите, более близкой к береговой базе снабжения, чем к ней относились герои - подводники. Бербаза есть бербаза.
Рабочий режим службы, регламентированный Корабельным уставом, ужесточался самодурством собственных начальников и усугублялся придурью вышестоящих. Время отдыха и общения с семьями урезалось до минимума, прямо пропорционально дуракова-тости руководителей.
Трое суток отдыха перед автономным плаванием представлялись теперь фантастикой и счастливым невозвратимым прошлым. Тяготы и лишения усугублялись разными текущими обстоятельствами, как-то:
- не подвезли ракету для загрузки, что-то там у них не ладится на технической площадке;
- сломался кран и погрузка остановлена, а крановщик ушел искать запчасть;
- кран исправили, но ракета не идет в шахту… или торпеда в торпедный аппарат.
Время - то идет, а сегодня твоя очередь на сход с корабля и побывку дома до 6 утра…
Наконец, ракета /или торпеда/ "в стволе", перешвартовались к родному причалу, и уже "отбой моторам", но поднялся ветер и превратился в "Ветер-2", при котором плавсоставу сход на берег запрещен. И ты не сошел на берег, матерясь и проклиная ветер, лодку, ракету, дурака - старпома, пофигиста - замполита и служаку командира. А завтра уже не твоя очередь на увольнение к мамке…
Или ты, наконец, освободился часам к 22, но транспорта-то уже нет, а до городка - 7 км., одновременно - зима, полярная ночь и снегопад. И ты, завывая от безнадюги, тащишься по сугробам в этой вечной мерзлоте и по пояс в снегу. Хорошо, что хотя бы северное сияние освещает твой тернистый путь. Прибываешь домой часам к 2-м ночи в шинели колом и застывшими, в ботиночках на коже, ногами. Тебе отпущено 2 часа счастья. Ты – дома! Рядом теплая женщина и бутылка коньяка. Ты пьешь почти бутылку, чтобы согреть-ся и, счастливый, засыпаешь в 4, чтобы подняться в 6 и успеть на корабль к 7-30.
Так требует Корабельный устав. В 8-00 - подъем флага и новый день. На службу офицер-ский состав возят в грузовых фурах с брезентовым верхом, частенько - без скамеек. Иногда вывезти всех не удается, потому что одна фура не пришла - не заводился мотор, а у другой - водитель не нашел левый сапог. Тогда опоздавшим грозит “фитиль” с возмож-ным ограничением схода на берег на недельку- другую, чтобы служба не казалась раем. Как говорят мудрые люди, любовь к морю воспитывается невыносимыми условиями на берегу. А там уже и в море - на торпедную стрельбу или на учения. Мы же в море - дома, а на берегу - в гостях. Таков ритм и режим службы на весь год, за исключением 2-х-3-х месяцев автономного плавания. Там своя жизнь и свой распорядок. Из всех преимуществ и почетности службы в подводниках, кроме собственного гонора, оставался еще лозунг на сопке, прикрепленный ретивыми политработниками:
- Подводник - профессия героическая!
Впрочем, это-то уж они не соврали. Это правда. Есть поговорка - море любит сильных! Однако некоторые сильные, а, главное, находчивые, находили лазейки и перемещались по службе с формулировкой отдела кадров – "в части центрального подчинения" по бла-ту, везению или состоянию здоровья. Милый доктор - дилетант, пригрозивши однажды, что спишет с корабля по здоровью, был прилюдно осмеян и его надежды на собственную значимость и популярность в экипаже рухнули. От осознания реальности он сильно разочаровался в подводной службе. Все его становление на корабле прошло, как и у всех, в три стадии.
Первая. С приходом в экипаж после академии его переполняла мысль, что он здесь самый умный, еще бы - академик, очень много чего знает, а они все вокруг – дураки, одичавшие от многолетней службы за Полярным кругом.
Вторая. Осмотревшись, увидел, как много вообще - то они все знают, а он – так мало, почти ничего, и пришел к неутешительному выводу, что он сам дурак, а они все - умные.
И третья. Освоился, вписался, кое-что в подводном плавании познал и вдруг понял – все одинаковые. И он - как все. Впрочем, явление… обычное. Все проходят через это…
В большой признательности он бывал временами у лейтенантов - холостяков, любителей гульнуть на берегу с малознакомыми девушками. Через 3-5 дней, бывало, они брали доктора под локоток, отводили в сторонку и, преданно глядя в глаза, заискивающе и интимно шептали:
- Доктор, можно с тобой поговорить? - доктор становился важным, как начальник паспор-тного стола, милостиво выслушивал страдальцев, давал советы и направления в госпи-таль.
Это была лишь малая часть реализации собственных амбиций, но все же заслужил признание экипажа и авторитет, ловко отмахнув аппендикс помощнику командира в море.


Штурман Петров. „Волны над нами.”

Штюрманъ хоть и натура хамская, до вина и бабъ охочая,
но за знание наукъ навигацкиъ, хитростныхъ в каютъ -
–компанию пущать повелеваю и чаркой водки не обносить
. (Петр 1)

Северный драмтеатр готовился к постановке спектакля о подводниках. После долгих переговоров с флотским начальством и трудными согласованиями с компетент-ными органами, двум артистам театра с большим скрипом и предосторожностями было разрешено посетить атомную подводную лодку, чтобы вжиться в образы своих героев, имея их прообразы живьем. Компетентные органы упирались до последнего, профессио-нально оберегая флотские тайны, которые, между тем, успешно выбалтывали выше-сто-щие штабы, а за границей - очень компетентные товарищи из компетентных органов.
Наконец, график и план посещения были разработаны и артисты допущены на корабль с инструкцией под личную ответственность старпома Пергамента – „туда не пускать,
сюда не ходить, этого не говорить, по сторонам не смотреть, с. ..и до..., и - с записью в вахтенный журнал.”
Атомная лодка пару дней назад пришла из дальнего и длительного похода и бока ее еще не остыли от тепла работающей ядерной установки – вывод не разрешили. Наверное, снова в море с какой-нибудь наукой.
- Вечно нам, как идиотам, “везет” с такими приходами, - ворчал старший лейтенант Петров, бывший воспитанник нахимовского училища - “питон”, а сегодня штурман и молодожен. Жены потусовались за забором, повидали издалека своих моряков дальнего плавания и поняли, что сегодня „кина не будет...” Особисты настучали, куда надо про жен у забора и начПО Каретников (начальник политотдела) их оттуда погнал - куда торопиться? Дети есть почти у каждого, все остальное - разврат, как сказал один флот-ский доходяга. А секреты... Вдруг какая жена с фотоаппаратом запечатлит старую плавбазу, плавказармы и гальку прибрежную... Не годится... Штурман, старший лейтенант Петров, который женился полгода тому назад и только - только перед походом привез жену в гарнизон, матерился у себя в рубке на чем свет стоит.
- Петров! - заглянул в рубку старпом Пергамент, - принимай гостя, артист к нам, будет тебя со сцены показывать... Да закрой же ты рот, наконец, штурман! Интеллигенция на корабле, а ты... как биндюжник. Что они со сцены из тебя покажут? Сплошной мат и нецензурные выражения?
- Да пшш-ли вы все вместе с вашим театром и интеллигенцией... Попаду я сегодня домой или нет? Там Надька ждет, а я тут... с вашим театром. У нас уже не театр, у нас тут цирк – как ни придешь с моря, опять туда же... Совсем оборзели что ли? У них что - на нашего шхипера зуб?
- Все, штурман, мля..., отставить разговоры... Ты мне тут секреты не выбалтывай! А Надька твоя подождет...Не прокиснет! Я свою Люси последние три года тоже видел
только в комбинации, или ночнушке, - подытожил штурмана старпом. Правда, он не уточнил, что его Люси последние три года на Севере вообще не было. Из-за его спины с любопытством прислушивался к флотскому фольклору артист, как ему и положено - в шляпе и с портфелем. Освоение роли началось. Правда, в тексте пьесы не было ни одного слова, похожего на те, которые он только что услышал. Старпом втиснул артиста в штурманскую рубку и поспешил удалиться - нужно было еще одного свести с механиком.
- Славин, Олег Палыч, - вежливо и осторожно представился артист, протягивая мягкую влажную ладошку. Был он лет сорока, волнистый блондин, слегка округлившийся и с голубыми глазами. Таким и должен быть герой в театральном амплуа…
- Поможете вжиться в роль? Мне еще не приходилось играть подводников..., - вежливо и осторожно промолвил он.
- Я вам тут что? Театральный институт, или... как его ... Станиславский? Я не умею никого вживать, вживайтесь сами! Я вам не ве-е-рю! Я - кто? Видите, какая у нас тут хреновина – нет схода на берег, а там – Надя! - огрызнулся штурман и зашелестел рулонами карт.
Артисту было не совсем понятно, что за спешка, ну выйдут еще на два-три дня и вернутся... к Наде..., но спросить не решился. Петров развернул на штурманском столе карту полигона:
- Извините, надо прокладку сделать на завтра ...
- Хорошо, хорошо, я не буду мешать, только скажите, что такое прокладка? - Петров объяснил и взялся за параллельную линейку и карандаш.
- Можно я буду спрашивать вас, а вы мне объясняйте, если не трудно? Я хочу понять ваши чувства и мысли, чтобы сыграть роль точнее?
- Валяйте, - милостиво разрешил штурман и закусил карандаш.
- Ну вот, например, о чем вы думаете, когда лодка погружается?
- О бабах, о чем еще! – задумчиво ответила „ хамская натура”, начиная входить в роль.
- Па -ч-чему? – удивился Олег Палыч.
- А я о них всегда думаю! - ерничал штурман, повторяя столетнюю шутку, которую, видимо, не знал только Олег Палыч, поскольку в театральном они этого не проходили.
Артист помолчал, наблюдая как штурман орудует на карте инструментом. Петров вошел в роль учителя и с серьезным видом травил артисту про хитрости прокладок и про невязки, про широты и долготы, океанские шторма и ураганы, срочное погружение и Сэндвич (вместо Гринвича).
- Олег Палыч, а выпить у вас с собой случайно нету? - совсем обнаглел штурман, неожиданно отмякший душой и поправивший настроение. Он так увлекся развешиванием лапши на уши доверчивому артисту, что не заметил старпома, стоявшего за открытой дверью.
- Петров, зайди ко мне! - прервал “учителя” старпом.
В старпомовской каюте Пергамент влил разошедшемуся штурману свое неудовольствие, но тому было уже, как говорят, по цимбалам. Жить стало веселее. В море штурман Петров окончательно вошел в роль театрального наставника и продолжал вдохновенно “впаривать” в Олега Павловича всякие были и небылицы, драматические случаи из жизни и про замечательный героизм, проявленный лично им. Короче – тае-мое, зюйд-вест и каменные пули, как сказал бы герой Леонида Соболева.
В надводном положении в своем полигоне параллельным курсом встретили лодку своей дивизии и командир, получив с нее семафор, приказал боцману ответить:
- Юра, ты не прав! - командиром там был Юрий Дюжев.
Олег Палыч спросил у штурмана, что это означает.
Петров доложил артисту, что наш командир человек очень вежливый, интеллигентный и не употребляет бранных слов...
Как в анекдоте, где солдат, которому товарищ нечаянно капнул за шиворот расплавлен-ным припоем, сдержанно заметил - Юра, ты... не прав!!!
Петров посвятил артиста в подводники, заставив его выпить целую бадью забортной воды с глубины сто метров... Корабельная публика в центральном посту, развесив уши, с удовольствием слушала краснобая штурмана, восхищаясь таким искусством художест-венного свиста... Вот это будет спектакль! Все надеялись, что и „маслопупы”- механики не подведут и просветят в своего персонажа не меньше и не хуже... И не ошиблись.
Спектакль посмотреть так и не удалось. К его выходу в репертуар атомный ракетоносец снова скрылся под волнами. И, как всегда, надолго.
Говорят, в спектакле был сплошной героизм, очень интеллигентные диалоги, терпеливо ждущие жены и вообще полный ажур...
Никто не матерился и не возмущался, что не пускают на берег - к семье, или … к бабе.


Штурманенок Рашников

Подштюрманъ долженъ во всемъ быть штюрману и во деле
его вспомогать, а въ небытность штюрмана дело его
отправлять, подъ такимъ же штрафомъ какъ и штюрману.
(Уставъ Морской Петра лерваго, 1720г. Книга третия Глава
вторая ст 2)

Еще совсем недавно неунывающий, как большинство курсантов выпускного курса, будущий, нет – уже, штурман Рашников, весело чистил в училище бронзовый нос флотоводца Крузенштерна, получал погоны с кортиком и распределялся на атомную подводную лодку. Он был без памяти рад этому распределению, считавшемуся престижным, поскольку были и всякие другие…не очень – в гидрографию, на тральщики и прочую надводную мелочь, где можно было гнить до седых волос. А тут – атомоход с перспективами! И вот он уже командир электро-навигационной группы штурманской боевой части атомной ракетной подводной лодки. Казалось бы, все так хорошо началось… Как вдруг, что-то в службе не заладилось. Так ему показалось.
А традиционные флотские байки гласят - если в первый год служба не пошла, в дальнейшем не пойдет тоже….
Подворотничок на китель не успевает пришить, брюки не глажены, реакция неважная – все время спать хочется. На самостоятельное управление сдать в срок не получается.
Подчиненные матросы какие-то разгильдяи, приборы не все в строю.
И этот ненавистный старший помощник - Пергамент (“Шмага”)… все видит, все слышит, до всего дое…, ну, в общем до всего у него есть дело. Жить не дает и жизни
нет … никакой. Ни на службе, ни в семье – домой-то не пускают, пока не сдаст экзаме-ны…″Фитилей″ уже столько, что старпом завел вторую карточку. Все – кончена служба. После очередного взыскания, долго мучившийся сомнениями, штурманенок написал рапорт на имя командира.

Командиру в/ч…. Капитану 1 ранга Маркову Л.В.
Прошу списать меня с корабля, поскольку в критических ситуациях не имею самообладания и к службе на ПЛ не пригоден.
Командир ЭНГ лейтенант Рашников В.А.

“Фараон” приказал разобраться старшему помощнику. Пергамент написал поперек рапорта:

- Тов. л-т Рашников В.А.! В критических ситуациях не занимайтесь самообладанием! По сути рапорта – отказать! Продолжайте служить Родине !

Старпом Е. Пергамент

Рашников В.А. привыкал к тяготам и лишениям долго и тяжело. Был он юношей, скромным, домашним, потомственным ленинградцем, любил своих Соню с малышкой и с трудом переносил Пергаментов фольклор.
Уходя с корабля по переводу, Пергамент вызвал его к себе в каюту прощаться. За беседой влил в несчастного полбутылки коньяку, а вместе с ним и уверенность в себе, объяснив, что все его недочеты в службе - сущие пустяки по сравнению с мировой революцией!
Карточку взысканий и поощрений со всей историй взлетов и падений Рашникова “Шмага” порвал на мелкие кусочки на изумленных глазах захмелевшего штурманенка…
- Запомни, Рашников, командир ругает – учит! - внушал, пунцовый от изрядной дозы коньяка, Пергамент молодому, сверля его голубыми глазами из-под кустистых бровей, - служи Отечеству, в морях твои дороги – ты же штурман!
И служба у молодого пошла. Не сразу, правда, и со скрипом. Да было бы желание…

Минеры. Новицын.

Если ты и туп и глуп - поступай в ВВМУПП *….
(Инженер-механики по злобе …)

А минер Новицын не прижился в экипаже. Не наш человек, и в экипаже это сразу передалось всем, как по волнам в эфире. По еле заметным дуновениям, штрихам, фразам, и оттенкам. На то и экипаж… Здесь нельзя особняком, индивидуально и что-то держать за пазухой. Нельзя выбалтывать мужские секреты. Нельзя быть высокомерным. Нельзя выслуживаться за чей-то счет… Правда, Коля на мостик и не стремился. Очень берег себя для истории и через реакторный отсек на всякий случай не ходил. Кто его знает...
- Этот флот я видел через пенсне, - обычно выражался он. Женился со смыслом, через тестя стал „инвалидом” и подал документы в академию. Поскольку поступление в нее было учтено при выборе невесты и дело, с помощью родственника, успешно продвига-лось, время, положенное на подготовку с освобождением от службы, он проводил на казарменной койке, уютно устроив под голову две подушки. Капитан - лейтенант Лисицын подложил ему туда „Арифметику для 4 класса”, но и ее минер изучать не стал за ненадоб-ностью и чтобы не напрягаться…
В академию поступил, а после ее окончания, доносил знания курсантам в каком-то училище, куда был назначен опять же с помощью тестя. А флот не досчитался флотоводца с академическим образованием. Да и Бог с ним. С флотом...
После удачного выстраивания карьеры, Новицын бросил блатную жену и женился на официантке из училищной столовой…

*ВВМУПП – Высшее военно - морское училище подводного плавания

Кулишин

В минном деле, как нигде, вся загвоздка в щеколде…
(Поговорка минеров…)

После ″академка″ Новицына в экипаже появился капитан 3 ранга Кулишин. Он был старым минером и служил на разных лодках столько, что уже и не помнил, когда и как эта служба началась и не знал, когда и где она закончится. Он выстрелил за свою службу такую уйму торпед, всяких – учебных, боевых, испытательных, что знал свое дело с закрытыми глазами и был вечным командиром первого отсека, куда назначают всех минеров– командиров боевой части три. За долгую службу ему так надоели всякие разговоры, что он стал патологическим молчуном и открывал рот только тогда, когда этого требовала служба. Невысокий, плотный, круглолицый и курносый, он напоминал персонаж Ярослава Гашека – бравого солдата Швейка.
Его шутки из разряда черного юмора были на слуху среди офицеров дивизии, а часть их из народного фольклора – редкие, краткие, сочные и к месту. После чего надолго замолкал. Перед ним за его длительную службу прошли десятки командиров, старпомов и прочих начальников.
Он научился переносить самодурство и глупость некоторых из них с олимпийским спокойствием, что иных, впрочем, раздражало до икоты.
- Меньше группы не дадут, дальше лодки не пошлют, - сделал резонный вывод Кулишин, поскольку в его оружейной специальности должности меньше, чем командир БЧ-3 на лодках вообще не существовало. Его никуда не продвигали, потому что как-то не замечали, а сам он не выпячивался, да и не стремился. Его вполне устраивали четыре торпедных аппарата калибра 533 мм в носу лодки и два 400 мм. в корме, которые его матросы надраивали до боли в глазах. Торпедные стрельбы ведь не каждый день.
В компании с выпивкой был молчалив, как всегда, но до определенной по количеству дозы. Когда среди общего разговора он с тоской и подвывом вдруг заводил:
-“… в понедельник проснешься, толи день, толи вечер, на подлодке слилось все в понедельник сплошной....”, или - “…а еще вечерами не пускали нас в город, и учили науки, как людей убивать...” Все. Это означало – финита - ля - комедия. В репертуаре - курсантские песни… Диме больше наливать нельзя и вообще пора укладывать…
А он и не сопротивлялся.

КГДУ
/командир группы дистанционного управления /

Смотри в табло...
(Железное правило управленцев )


Лисицын и другие КГДУ управляли энергетической установкой подводной лодки. Вся автоматика и дистанционные приводы заведены на пульт управления ГЭУ – главной энергетической установки.
Основная задача Лисицына управлять ядерным реактором с автоматикой. Вычислить пусковое положение компенсирующей решетки, осторожно поднять ее ″шагами″, пока не дрогнет стрелка прибора, когда реактор „пошел”, полетели нейтроны расщеплять атомы и началась управляемая цепная реакция. Развели пары, дали на турбину и… поехали. Сложнее Лисицыну, когда задают ход с “малого” на “полный” - ядерный реактор начинает ”разгоняться” от температурного эффекта в активной зоне и аварийные стержни могут его заглушить по сигналу „превышение мощности на 20%”. Держи ухо востро - или не выполнишь заданный ход или спалишь реактор. Когда на табло выпадает сигнал “превы-шение мощности на „20%”, все стержни и компенсирующая решетка реактора летят вниз, Тимофей в экстазе бросается на ключи и кнопки лавиной и приводит автоматику в полный беспорядок, если вовремя не вмешается управленец с правого борта Коля Донцов. Он бьет Лисицына по рукам, подхватывает управление и кое-как нормализует ситуацию.
А эти… стратеги, в центральном посту, до сих пор не поймут – ну нельзя с „малого” сразу на „полный” и требовать, чтобы корабль рванул. А, впрочем, черт их знает, может обстановка такая, что нужно быстро бежать... Они же не объясняют...
Тимофей написал в своих соцобязательствах замечательные пункты: - “11. Мурло – в табло!” и – “12. Каждый нейтрон в ядро!”
“Мурло” заместитель командира по политической части В.И. Илин вычеркнул, как не очень печатное, а „каждый нейтрон” оставил, надеясь, что у Лисицына это получится. С физикой у зама было слабовато... Лисицын пришел в училище с торпедных катеров, на которых честно отслужил положенных тогда четыре года. На подводной лодке после училища он уже шесть, в начальники не хочет, списаться не может. Нет такого закона, чтобы Тимошу под белы рученьки да в родной Псков на должность…Только по здоровью, а „пскопской скобарь” Тима здоров, как бык. Ну, а если по здоровью, то, может, временно водочки попить и слечь с жалобой на сердце? Сказано – сделано. В госпитале нужно полежать не менее трех раз, чтобы списали. Вскоре постоянно хворого Тимоху в госпитале знали уже, как родного, но третий раз все же не приняли, ввиду явки на обследование под изрядной “мухой”... На обратном из госпиталя пути Лисицын поймал доверчивую кошечку супруги флагманского механика флотилии Завадовского, и, на изумленных глазах хозяйки, растянув роскошную пушистую шкурку, вычистил ботинки. Лисицын неумеренно увлекся этим способом списания с флота и, будучи по путевке на черноморском военном курорте, по причине непросыхающего пьянства, три дня не мог выговорить свою собственную фамилию, которой заинтересовался главный врач, за что и был отчислен из санатория досрочно с “телегой” на флот.
Позже, когда у Тимофея обратного хода от бутылки уже не было, комиссия отдела кадров ВМФ списала его за алкоголизм и „дискредитацию звания советского офицера”. На комиссию Лисицын явился пьяный, бил себя кулаком в грудь и кричал, что очень хочет служить. И правильно сделал, иначе его бы не списали.

КГДУ Донцов

Справа стенка, слева камни,
а корабль прет, а амбиции играют…
(Леонид Соболев)

Швартовая команда уже наверху. Пергамент с мостика руководит приготов-лением корабля к бою и походу. Командир еще у себя в каюте. Убраны дополнительные швартовые концы. Последний аккорд в приготовлении – проверка моторных и турбинных телеграфов. Вахтенный мехник Шарый в центральном посту привычно прогнал за ручки телеграфы по всем положениям. Из отсеков отрепетовали.
- Мостик..., – начал Шарый, но вопль старпома сверху прервал его:
- Куда? Центральный!!! Стоп машина! Стоп, едрена мать!
- Какая машина, вы что там на мостике? Все стоит! - и механик зыркнул по тахометрам на носовой переборке. Стрелки были на нулях...
- Пульт! Что у вас там?
- У нас все нормально! Моторные и турбинные телеграфы проверены, замечаний нет!
- Что проверено? Стоп машина! - орал старпом, - Мы едем на берег!!! Вы что там – охренели? Стоп, я вам говорю, - захлебывался старпом, - уже швартовы порвали! Ну – все-е-е – при - е - е - е-хали, дикари! – упавашим голосом констатировал ситуацию “Шмага”. Лодка у пирса носом к берегу, швартовые концы лопнули, как гитарные струны. Швартовая команда спряталась за рубкой, чтобы, не дай Бог, не перешибло тросом...
Пулей выскочил на мостик Марков.
- Кто на пульте? Пускали турбину? - КГДУ Донцов признался, что на несколько секунд “самопроизвольно” включилась ШПМ*, шинно - пневматическая муфта, которая соединила работающую турбину с линией вала и – на винт…
- Но я сразу же отключил! - докладывал опытный управленец.
- Этого хватило, чтобы мы носом въехали на берег и фактически сели на мель! Корабли штурмуют бастионы, ежкин корень! Вы - папуасы! Вас же еще Миклухо-Маклай не открыл! Донцов! Ты включал муфту? – свирепел “фараон”.
- Никак нет, она сама..., – Донцов был опытным управленцем, ему доверяли, и ни у кого правдивость его слов не вызвала сомнений. С мели сняли буксиром. Выход в море отменили и на корабль прибыла авторитетная комиссия во главе с флагманским механиком флотилии Завадовским для технического расследования и заключения о причинах навигационного происшествия.
- Да, действительно, она включилась самопроизвольно. Вот тут, в золотнике... Есть такая штучка...
- Тут конструктивная недоработка..., – заключила комиссия и навигационное происшествие свели вничью... Правда, после этого акустическая станция стала слегка барахлить, но это уже дело для очередного дока.
- Да вы что, Андрей Викторович! Как я мог? – говорил Донцов Шарому. Через год Коля Донцов признался:
- Было, Андрей! Сам не знаю, какой болт в голову залетел... Замкнуло… Дернул ручку ШПМ и тут же опомнился - что же я делаю! Ну и - сразу обратно!
Не могу понять до сих пор... Ну и спасибо комиссии, выручила, а то... не сносить бы мне головы!

** ШПМ – шинно-пневматическая муфта соединяющая турбину с линией вала


Матросы

Должны офицеры рядовыхъ къ ихъ службе и
работе побуждать и прилежно смотреть, чтобъ
все исправно было зделано, а кто въ томъ
мешкателенъ обрящется, оный жестоко наказанъ
будетъ
(Уставъ Морской Петра перваго. 1720г. Книга
Четвертая. Глава третья ст 40)

Ване Шаповалову - 20 лет. Ваня турбинист и его специальность - маневровое устройство турбины. Им он задает обороты, меняет ход, управляет двадцатью тысячами лошадиных сил. Маневристы в турбинной команде своего рода привилегированные интеллигенты. Не каждый может быть маневристом. Нужна тонкость организации, интуиция и чувствительные руки. По случаю юбилея Ваню пригласили в центральный пост, разрешили посмотреть в перископ, покрутить рули и вручили бездну всяких вкусных вещей - сгущенку, шоколад, низку вяленой тарани и, наконец, пирог с повидлом и цифрой 20 на нем. А друзья на бачке увеличили его долю сухого вина до ощутимого результата.
- Ваня, ну что нового появилось в твоей жизни на 21-м году жизни, открылись новые горизонты? - спросил его вахтенный механик Шарый.
- Все нормально, товарищ командир. Хорошо жить на белом свете! – скаля зубы, ответил жизнерадостный русский матрос Иван Шаповалов с румянцем во всю щеку, допивавя сгущенку.
- А сколько вам лет, тыщ командир?
- Тридцать шесть! Что - много?
- Да вы что-о-о! – ужаснулся Иван, - вы уже такой старый?? Да вам же, наверно, совсем не интересно жить на свете, правда?
- А до какого возраста интересно, как ты считаешь?
- Ну-у-у, лет до 25-26… максимум. А дальше – мрачно…
- Чудак ты, Иван! Ты еще не знаешь, что в мои 36 жить в сто раз интереснее, чем в твои сопливые 20, - но Шаповалов не поверил…


Старшина Миронюк

Лицо подчиненное передъ лицомъ начальствующимъ
должно иметь видъ лихой и придурковатый, дабы
разумениемъ своимъ не смущать начальство...
(Указъ Петра 1 от 9.12.1709 г.)

Спецтрюмный Гриша Миронюк земляк Коваля и, в бытность свою старпомом, Петр Иванович питал к нему родственные чувства. Земеля… Гриша заведовал механизмами реакторного отсека, поэтому и назывался специальным трюмным. Миронюк с радиоак-тивностью на „ты”, ел и спал в реакторном отсеке, что, вообще говоря, строго запрещено, ввиду несовершенства биологической защиты. Даже в море, когда реактор на мощности и его положено осматривать один раз в полчаса, старшина 1 статьи торчал там. Миронюк хитрован, держится придурковато, но дело свое в отсеке знает отлично. При погружении с аварийным дифферентом на нос 20 градусов, когда нержавеющая палуба стала уходить у него из под ног, Григорий карабкался по скользким нержавеющим плитам с остановив-шимися от ужаса глазами и бормотал:
- “Два месяца до ДМБ! Два месяца до ДМБ!” – и сбил ногти до крови. В доке Миронюк с земляками втихаря выпил полканистры пойла, которое капитан - лейтенант Лисицын, и за спиртное-то не посчитав, рискованно сунул за трубы в реакторном отсеке.

Матрос Магомадов

Офицеры и прочие, которые в его ВЕЛИЧЕСТВА
Флоте служатъ,ида любятъ друг друга верно,
какъ христианину надлежитъ безъ разности, какой они
веры или наррода ни будутъ
(Уставъ Морской Петра перваго. 1720г. Книга третья.

Ну зачем магомадовых присылают на флот?Какой урод - кадровик совершает это преступление перед человечеством.
Магомадов родом из горного азербайджанского села и русским владеет на уровне человека в состоянии сумеречного сознания... До призыва на военную службу на русском языке практически не говорил. Проще выучить азербайджанский, чтобы с ним как-то общаться, чем переводить с его русского на общеупотребляемый. Он смотрит на все, что его окружает, с нескрываемым удивлением, смешанным с испугом человека, внезапно оказавшегося на Марсе... Восемь месяцев в учебном отряде из него делали специалиста для атомной подводной лодки и слепили для комдива – два Аниса /капи-тан-лейтенанта Анисина/ электрика Магомадова, как для Робинзона Пятницу. Он сразу попросился на камбуз и признался, что в электричестве не разбирается. Если, конечно, перевод был сделан правильно.
Но он беспрестанно повторял – „люля-кебаб, люля-кебаб” и потому был определен в пищеблок. Там и прижился. Однажды лодку пришвартовали к крейсеру и соединились с ним шторм - трапом. С левого борта привязался танкер и на корабль закачали турбинное масло. Магомадов в синей репсовой робе вылез на крейсер и, оставляя подводными тапочками с дырками масляные следы на сверкающей палубе, направился в гости к земляку, но нарвался на старшего помощника командира крейсера.
- Эт-т-то еще что такое? – сверкающий вычищенными пуговицами крейсерский старпом смотрел на Магомадова и его масляные следы на палубе с удивлением человека, встретившего персонаж фильма ужасов, - Ты откуда, воин?
- Я – с корабля! - гордо кивнул на лодку подводник.
- А где ты сейчас находишься, позволь тебя спросить?
- На плавбазе! – не задумываясь просветил крейсерского старпома матрос Магомадов. От такой характеристики боевого корабля 1 ранга его старший помощник впал полуобморочное состояние и, пока он приходил в себя,
Магомадов успел скрыться от греха. На ежегодной водолазной подготовке на него надели ИДА-59, зажгутовали аппендикс гидрокомбинезона и объяснили,что он в составе трех человек будет для тренировки проходить через торпедный аппарат. Пока сухой, чтобы освоиться. Потом мокрый!
Из запотевших стекол снаряжения на Шарого смотрели полные первобытного ужаса черные глаза подводника Магомадова.
- Вы в аппарате, я даю один удар по корпусу, это значит – как себя чувствуете? Если все в порядке - отвечаете по очереди одним ударом. Сначала первый, за ним второй, за ним третий! Поняли? Я даю два удара – имитируем подачу воды. Если все в порядке, вы отвечаете по очереди двумя ударами. Я даю три удара – открываем переднюю крышку, вы стучите по очереди тремя ударами и выходите из торпедного аппарата. Понятно? Пошли! -трое втянулись в торпедный аппарат. Последний - подводник Магомадов. Один удар. В ответ по очереди – один, за ним второй... Третьего нет. Третий Магомадов. Еще раз – один удар. В ответ по очереди два. Магомадов молчит.
- Открывайте заднюю крышку, вынимайте его! - вытащили. Инструктаж повторили. Понял? Кивает головой – понял, но смотрит с ужасом. Мичман Гудимов нагибает его, чтобы всунуть в торпедный аппарат. Сопротивляется. Вырывается из крепких рук инст-рук-ора и через клапанную коробку спасательного гидрокомбинезона подводника хрипит:
- А дивер када откырыват будеш? - что в переводе с Магомадова означает: - “А дверь когда открывать будешь?”
- Раздевайте его, кина не будет! Мне еще пятьдесят человек пропустить нужно! - командует Андрей и Магомадова раздевают, к его удовольствию.
Остается за кадром – что будет делать подводник Магомадов, если ему в аварийном случае придется спасаться методом выхода через торпедный аппарат?
Этого не знает никто. И Магомадов тоже. А на чьей же совести в таком случае будет, не дай Бог, его гибель?
( читай продолж. гл.3 части 1)

[Игорь Татаренков]

Спасибо!