СВВМИУ.ru

[Иван Лукашенко]

Воспоминания одного из наших, боюсь потерять, пусть побудет здесь - у меня эти воспоминания хранятся уже более 10 лет.
На днях мне исполнилось 64 года. Старость уже, как говорится, не за горами и я, как и многие в этом возрасте, все чаще начинаю вспоминать свою молодость, а вспомнить, честно говоря, есть о чем.
И самые лучшие воспоминания, как это ни странно, о службе на Флоте; о службе, которой я отдал свою молодость, и которую так часто проклинал и костерил на чем свет стоит. Но только теперь понял, что это и были лучшие годы моей жизни.
И вот, когда на днях мне позвонил одноклассник, старый добрый друг Ваня Лукашенко, и рассказал о смерти очередного, далеко не первого, нашего училищного товарища Олега Ляшенко, я понял, что хочу хоть немного освежить в памяти те далекие времена, хоть память уже и стала местами меня подводить.

Поступление в училище

Лето 1967-го года. Севастопольское Высшее Военно-Морское инженерное училище
(подводного плаванья), на всех флотах известное как «Голландия», потому что примыкает к бухте с одноименным названием. Романтика в те годы была не пустым звуком, поэтому поступить трудно – 6 человек на место. Но вот уже экзамены позади, жесточайшая медкомиссия преодолена, мандатная комиссия свое решение о нашей благонадежности вынесла, приказ о зачислении подписан, и сотни вчерашних школьников стали курсантами. Сбылись мечты идиотов! Поздравляю.
Должен признаться, что для достижения своей цели мне пришлось пойти даже на обман. Дело в том, что еще в школе я умудрился заработать хронический гайморит, болезнь, с которой о поступлении в военное училище, и, тем более, подводного плавания, не могло быть и речи. Но в городе Грозном, где мы тогда жили, моя мама была известным врачом, и мне не составило большого труда уговорить членов районной медицинской комиссии, которых я всех хорошо знал, не обратить на эту «мелочь» внимания и дать мне шанс. Так и сделали, поскольку были уверены, что уж в самом-то училище, меня быстренько «вычислят» и отправят восвояси. Поэтому мама с отцом не особенно волновались, провожая меня в Севастополь, ведь они были уверены, что очень скоро их любимое чадо вернется домой, и не будет при этом вечно винить своих родителей, что те мол не дали возможности воплотиться в жизнь его сокровенной мечте, и поэтому-де его жизнь сложилась так неудачно.
Вот и на вступительных экзаменах со мной произошла история, которая запросто могла бы направить мою судьбу совсем по другому руслу. А дело было так. Первым из них, как и во всех технических ВУЗах, была письменная математика. С точными науками у меня никогда не было проблем, поэтому решив все очень быстро, я первым из потока вышел из аудитории. На следующий день нам объявили результаты, и каково же было мое удивление, когда я не обнаружил своей фамилии ни среди сдавших, ни среди получивших двойки. Единственное, что мне сообщили, это то, что к следующему экзамену, математике устной, я допущен. Принимал его у меня сам начальник кафедры высшей математики Вартан Акопович Сагомонян; гонял долго, наконец поставил «отлично», и только потом объяснил, в чем дело. Оказывается, переписывая условие основной задачи, я допустил ошибку, списав половину условия со своего, первого варианта, а вторую половину со второго и быстренько решил то, что таким образом получилось. Если бы мне по результату этого экзамена поставили «неуд», то я бы еще успел попытаться поступить в медицинский институт, так как экзамены в военных училищах начинались несколько раньше чем в гражданских ВУЗах, а я, к этому времени, все еще не мог до конца определиться, чего же хочу больше: стать врачом или военным. Но судьба распорядилась так, что преподаватель, проверявший наши работы, решил выяснить, случайно ли допущена ошибка или я знаю решение только такого типа задач, какую я сам себе задал, и эта проверка определила мою дальнейшую судьбу. Следующие экзамены: физику, сочинение и физкультуру я сдал без особого труда и по их результатам был зачислен на первый курс первого факультета СВВМИУ.
Факультетов в училище, кстати, было три: спецфак, куда и поступил ваш покорный слуга, второй - электротехнический и третий - дизельный. Первые два выпускали офицеров для атомных подводных лодок, последний, третьий, соответственно, для дизельных. Его начальник, капитан 1-го ранга Буйнов долго агитировал меня пойти учиться к нему на факультет, но я не поддался. Ведь мы были воспитаны на фильмах типа «Девять дней одного года», и бредили ядерной физикой. А тут появлялась возможность стать не только инженером - ядерщиком, да еще и морским офицером при этом, что, само по себе, было в те годы и не передать как почетно. Но тогда мы еще не знали, что для достижения этой, казавшейся такой близкой цели, придется пройти через многие испытания; и далеко не все смогут их преодолеть. Вот обо всем этом я и постараюсь, по возможности, рассказать. Ведь для меня, эти самые испытания начались в первый же день, и не прекращались уже вплоть до самого увольнения в запас.


Три наряда на службу !

С каким-то внутренним трепетом впервые захожу в помещение 112-ой роты, куда только что был определен приказом Начальника училища. Двухъярусные аккуратно заправленные койки, на одну из которых я сразу же сажусь. И моментально раздается дикий крик: «Курсант, …, встать!». Вскакиваю, передо мной стоит невесть откуда взявшийся курсант 4-го курса, о чем можно судить по нашивкам на рукаве белой, не заправленной в брюки голландки. «Чего на койку сел, салага. Не знаешь что ли, что сидеть можно только на баночке?». «На какой баночке?»,- не понял я. Тут курсант просто побагровел от злости: « Ты зачем на Флот пришел, мать твою, если не знаешь, что такое банка? Запомни, салабон, банка это то, на чем ты свою гражданскую задницу отсиживал. Понял? А чтобы лучше запомнил, вот тебе наряд на службу, чтоб на койке не сидел!». Затем он подошел к окну и подозвал меня. Два таких же, как и я салаги, неумело, но очень усердно подметали плац перед казармой. Мели они вениками, чем-то похожими на дворницкие метлы, но без черенков, и поэтому им приходилось работать, согнувшись буквой «зю». Мой мучитель ухмыльнулся и спросил: « А чем это они метут, а салабон?». «Вениками»,- неуверенно ответил я. «Голяками, зелень подкильная, голяками», -заржал он. «Еще один наряд тебе, понял». «Понял». «Не «понял», балда, а «Так точно, товарищ Главный старшина!»,- продолжал издеваться тот, кто называл себя Главным старшиной, хоть на его погонах и не было ни одной старшинской лычки. «Всего тебе, значит, три наряда. Это чтоб служба медом не казалась. Держи повязку и отправляйся на Северные ворота, да смотри, никого не пропускай. Не боись, через 4 часа кого-нибудь сменить тебя пришлю. Я таких салаг мигом на три смены наберу, на месяц вперед».
И только позже мы узнали, что бедолаги, оставленные полностью без зимнего или без части летнего отпуска, делились на «политиков», т.е. на нарушителей воинской дисциплины, и на «академиков», не сдавших какой – либо экзамен или зачет. И наш мнимый Главстаршина был обыкновенным «политиком», наказанным за какой-то проступок, и чтобы не болтаться без дела, временно назначенный командовать сдавшими экзамены новобранцами.
Так вот, этот, мой первый в жизни начальник, надел мне, еще не переодетому в военную форму, нарукавную повязку «РЦЫ», т.е. полосатую сине-бело-синюю затасканную тряпицу; и я отправился заступать на свою, тоже первую, но далеко не последнюю в предстоящей долгой и нелегкой службе, вахту. Но тогда, естественно, я об этом даже не догадывался.


Курс молодого матроса.

На следующий день каждому из нас выдали новую синюю брезентовую робу и тяжелые ботинки без шнурков - гады, т.е. ту форму, в каковой многим из нас предстояло проходить первые 4 года. Говорю - многим, так как, по разным причинам, увы, далеко не всем удалось добраться до 5-го курса, который имел в училище существенные привилегии, в том числе и в форме одежды. Но до 5-го курса было еще, как до луны, а пока нас, обстриженных и вымытых в бане, распределили по ротам, взводам и отделениям и начался 2-х месячный кошмар, который на Флоте называется «Курсом молодого матроса».
За это время мы должны были постичь азы военного дела и из гражданских штафирок превратиться в настоящих военных моряков. И без Уставов, регламентирующих каждый шаг и даже чих воина, тут было не обойтись. Перечислять их все нет смысла, гражданским не интересно, а военные и так все это знают, ведь учить большинство статей приходилось наизусть, остальное близко к тексту. Я до сих пор почти все помню, а уж Присягу, так разбуди среди ночи, не ошибусь: «Я, гражданин Советского Союза, принимаю Присягу и торжественно клянусь …». Не знаю в чем клянутся сейчас молодые бойцы, но нашей Присягой предписывалось не раздумывая отдать свою молодую жизнь, чтобы только не дай Бог не попасть в плен или не выдать какую-нибудь страшную военную тайну, такую например, как фамилию своего командира. Во многих странах военным прямо предписывается, попав в плен ничего не скрывать, чтобы только сохранить свою жизнь, которая и является высшей ценностью в любом цивилизованном обществе, но, увы, не у нас. В СССР приоритеты всегда были расставлены несколько иначе, и слова из песни: «… и как один умрем в борьбе за это», были едва ли не главным наставлением для всех Советских людей. Ну, а для военных, тем более.
Кроме Уставов мы изучали стрелковое дело, т.е. учились стрелять из автомата и пистолета, предварительно познав их устройство и доведя искусство их разборки и сборки почти до совершенства. Сказать честно, это нам нравилось, хоть после каждых стрельб и приходилось чистить оружие до зеркального блеска.
Большое удовольствие большинство из нас получало еще и от Морской практики. Несмотря на то, что гребля тяжеленными вальковыми веслами на шестивесельных ялах, как назывались корабельные шлюпки, занятие не из легких, нам этот нравилось. А уж ходить под парусом галсами, учиться разворачивать шлюпку и швартоваться, было стоящим занятием. Команды: «Поворот фордевинд!» или «Поворот оверштаг!» до сих пор звучат для меня настоящей музыкой. Нас не пугала даже зубрежка морзянки, флажного семафора и флагов расцвечивания, ведь, главное, что все это было непосредственно связано с морем; а ведь большинство из нас, как я уже говорил, было тогда настоящими романтиками, и видели себя в дальнейшем просоленными морскими волками, и для достижения этой цели, могли вынести любые испытания.
Регулярными были также и выматывающие занятия спортом (Физо), самыми ужасными из которых для многих из нас, и для меня в частности, были кроссы в 3 и 5 километров, да еще с полной выкладкой, да на жаре. Какой же ты подводник, если не можешь пробежать кросс? В этой главе не хватит места, чтобы описать все те ухищрения, к которым мы прибегали, чтобы только сдать зачеты по этому виду спорта. Скажу только, что даже на четвертом курсе меня задержали в училище на половину летнего отпуска, когда Начальник кафедры Физо обнаружил подмену на дистанции. И только справка о болезни, взятая в санчасти, позволила мне все же уехать домой. Благо к тому времени получить такую справку уже не составляло большого труда, по причине установившихся теплых отношений с медработниками, женского полу, разумеется.
Но главное, и самое ненавистное, так это строевая подготовка. Ей, как мне кажется, уделялось самое большое внимание во время прохождения курса молодого матроса. Это со стороны красиво смотреть на марширующих на параде военных, а какой изнурительной муштрой достигается эта красота, простому человеку и не ведомо. Сколько потов должно сойти с человека, прежде чем он освоит строевой шаг, не передать. Зато тут, как кататься на велосипеде, научился, и на всю жизнь. Я и сейчас, несмотря на солидное брюшко, легко выполню любой строевой прием.
Занятия приходили так: Жара под 40 градусов, а на раскаленном плацу вчерашние маменькины сынки отрабатывают строевые приемы на месте и в движении, с оружием и без оного. Руководят занятиями младшие командиры - бывшие военнослужащие, поступившие в училище, и теперь назначенные командирами отделений и заместителями командиров взводов, а проще «комодами» и «замками». Многие из них решили поступить в училище, только для того, чтобы уйти от издевательств, которым они подвергались в армии. И некоторые, правда далеко не все, становились настоящими садистами, пытаясь выместить на нас, вчерашних домашних мальчиках, все то зло, которое они успели испытать на себе за год - полтора своей службы. Мне повезло с командиром отделения. Гена Малыгин был значительно старше меня, до армии он успел окончить техникум, потом прослужил еще почти год срочной, однако это не помешало ему относиться к нам, своим подчиненным по-человечески. Мы, так даже подружились и оставались добрыми товарищами не только в училище, но и в дальнейшем. А вот одним из настоящих садюг был наш «замок» Женя С. (Я и в дальнейшем воздержусь от написания полных фамилий отрицательных персонажей, ведь мнение мое субъективно, и я не хочу никого обидеть, пусть даже знаю, что они никогда не увидят этих записок). Это был сильный и очень мускулистый парень, который хорошо играл на гитаре и неплохо пел. Глядя на его фигуру Стива Ривса, тогдашнего кумира молодежи и чемпиона мира среди культуристов, было трудно догадаться, что на самом деле таится в темных глубинах его души. Все завидовали нам, попавшим к нему во взвод. Но очень скоро эта зависть сменилась бурной радостью, что их, к счастью, пронесло и у них другие командиры. А прийти перед отбоем послушать его песни под гитару, у них было куда больше возможностей чем у нас, отрабатывавших в это время свои «наряды вне очереди» где-нибудь в гальюне. Приведу лишь один пример, но и его, я думаю, будет достаточно, чтобы понять, в какое положение мы попали.
Незадолго до присяги ко мне на один день приехала мама. Она была где-то в командировке и специально сделала крюк, чтобы хоть одним глазком взглянуть на своего сына, который все свои 17 лет всегда был где- то рядом, а потом, в один прекрасный день, вдруг собрался и уехал из родного дома и, возможно, навсегда.
И вот она приехала. Каким-то чудом умудрилась преодолеть все преграды и попасть в закрытый город-герой Севастополь. Просто, как-то утром мы идем на завтрак, и я вижу, что на скамейке на КПП сидит моя мама, по которой, надо сказать, я тоже уже успел порядком соскучиться. И я, как мне показалось, незаметно помахал ей рукой. Тут же раздался голос «замка»: «Курсант Ц., два наряда на работу за нарушение дисциплины строя!»«Есть два наряда на работу»,-ответил я и продолжил: «Товарищ старшина такой-то, не помню уж точно какой, статьи, разрешите выйти из строя, ко мне мать приехала.» «Два наряда на службу за разговорчики в строю», - был немедленный ответ.
Теперь, по прошествии многих лет, я понимаю, что у меня было тогда несколько вариантов выхода из создавшегося положения. Самое простое было обратиться к командиру роты, добрейшему капитану 3 ранга Арчакову, и все, я уверен, было бы решено в один момент. Но жаловаться тогда было не принято, приходилось терпеть. И вот, можете мне поверить, мама целый день просидела на КПП на страшной жаре, а я продолжал усердно познавать курс молодого матроса, т.е. изучать уставы, заниматься строевой подготовкой и т.д. и т.п. И даже на пару минут, просто подойти поздороваться, меня к ней не отпустили. Но самое интересное началось позже. В этот день, перед ужином, мы получили весь комплект формы, в которой, собственно, нам и предстояло ходить весь предстоящий год. Это были: шинели, бушлаты, форма № 2 и № 3, как повседневная, так и парадная, и много чего еще. И вот ко всей этой куче одежды нужно было пришить за вечер погоны и курсовки. Курсовки, это такие нашивки на рукавах, число которых соответствует курсу, на котором учится курсант. Пришиваются они совершенно особым образом -точно на 4 пальца выше локтя, а на высоту спички от нее пришивается звездочка. Все это должно находиться ровно на середине рукава и без перекоса. Что и говорить, задачка для тех, кто и иголку –то никогда в руках не держал, не из легких, ну а мне, знающему, что на КПП целый день сидит мама, было тяжело вдвойне. И я нашел, как мне показалось, выход из создавшегося положения. Собрал большую часть вещей и через забор передал их маме, а через минут 15-20, когда она все пришила, забрал все, и очень сам - собой довольный представил выполненную работу старшине. Ну, а тому одного взгляда было достаточно, чтобы все понять – ведь пришито все было так ровно и аккуратно, как это может сделать только женщина, и никакой мужчина не научится этому и за всю жизнь. И вот, эта скотина, берет лезвие и также аккуратно всю эту красоту спарывает. Короче, пришивал и вновь перешивал я эти проклятые курсовки до самой вечерней поверки. Ну, а после нее до отбоя остается около получаса , которые только мне и позволили провести на КПП с мамой.
Может быть, после этого надо было забрать свои документы, вещи и спокойно уехать домой, благо присягу мы тогда еще не приняли и формально оставались гражданскими, т.е. свободными людьми, но я почему- то остался и, честно говоря, не жалею об этом.


Первый курс. (Без вины виноватые)

Именно так называют первокурсников курсанты старших курсов. Годковщина на Флоте процветала всегда, и старослужащие-годки издевались над молодыми курсантами, как могли. Бить, не били, но наказывали постоянно, по поводу и без повода. Наряды на службу и на работу сыпались на нас как из рога изобилия, ну, а таким как я, у которых сложились особенно «теплые» отношения с кем-либо из младших командиров, приходилось совсем уж несладко. Первые два года я заступал на вахту буквально через день, а если учесть, что стоя на вахте спать полагалось не более четырех часов в сутки, то можно себе представить, каково это молодому и еще растущему организму. Стоять на вахте можно было, как я уже говорил, не чаще чем через день, но и это не спасало. В дни, а точнее ночи, свободные от вахты отрабатывались наряды на работу, которых у каждого из нас было еще больше, чем на службу; т.е. после отбоя, группа таких же, как я бедолаг, отправлялась чистить гальюны, натирать тяжеленными металлическими полотерами (паровозами) палубу и делать другую грязную работу. К слову, никаких перчаток не было и в помине, так что драить загаженные «дучки» приходилось голыми руками, поэтому с тех самых пор я не имею ни малейшего понятия, что такое брезгливость. Не высыпались постоянно, дай бог выходило поспать часов шесть, а так, стоящему на вахте, как я уже говорил полагалось спать не более четырех часов в сутки. Я не оговорился, именно не более, а уж там, как придется. Поэтому досыпать приходилось на лекциях, благо старшие товарищи постоянно внушали нам, что общеобразовательные предметы, изучаемые на первых курсах, в службе на Флоте пригодиться никак не могут. Исключение составляет только интеграл, да и то потому, что у каждого офицера на корабле был в то время такой своеобразный металлический крючок, внешне чем-то похожий на этот математический знак. Так вот, с этими крючками офицеры ходили по отсекам после приборки и шарили в разных укромных местах, например под трубопроводами, выуживая оттуда рваные носки и прочую дрянь, засунутую туда каким-нибудь нерадивым матросом, поленившимся этот мусор на берег вытащить.
Так вот, это все было истинной правдой, и ничего, из изучаемого на первом и втором курсах, в дальнейшем нам никогда не пригодилось, так как из нас готовили не теоретиков, а «чистых» практиков, а точнее эксплуатационников. А так, изучали мы все те же предметы, что и в любом другом техническом ВУЗе: высшую математику, химию, теоретическую механику, черчение и начертательную геометрию, да мало ли чего еще. Правда, были и весьма экзотические предметы типа «Истории Военно-Морского искусства», да еще физику вместо обычной мы изучали ядерную. Ну и само собой, ППР, т.е. партийно-политическая работа, от истории КПСС до научного коммунизма, включительно.
Что еще запомнилось из этих первых лет учебы, так это постоянное чувство голода. Кормили будущих подводников так плохо, что подавляющее число выпускников училища страдали, как минимумом, гастритами, и только очень хорошее питание на подводных лодках, молодость, да еще «шило», так на Флоте называют спирт, помогло некоторым из нас излечить свои испорченные желудки. Небольшой пример: за пять лет учебы у нас на столах ни разу не было даже веточки петрушки, укропа или какой-нибудь другой зелени, не говоря уж о фруктах. И все это в Крыму, а не на Крайнем Севере. В основном кормили перловой или ячневой кашей, которую мы называли шрапнелью, и к которой добавлялся кусок вареного сала. Мясо же доставалось старшекурсникам, на которых, как на потенциальных женихов, с надеждой смотрели многие официантки. На обед, кроме того, был еще борщ из гнилой капусты, иногда даже с червями. Чтобы Вы смогли поверить, что я не шучу, и все это происходило не на броненосце «Потемкин», а в Военно– морском училище в конце шестидесятых годов двадцатого века, расскажу лишь несколько коротких историй.
Обед. Вдруг, один из курсантов нашей роты, в тарелке с борщом обнаруживает громадного червя. За его столом, а первокурсники сидят по 10 человек, начинается шум, который распространяется по всему обеденному залу по мере того, как этот курсант, держа перед собой ложку, с которой смачно свисает злополучный червяк, движется по проходу между столами. Он идет к дежурному по училищу, чтобы предъявить тому это вещественное доказательство безобразий, творящихся на нашем камбузе. Надо отметить, что дежурные обедали в том же зале, где и все курсанты, но несколько раньше, а затем, вместе с командирами рот и дежурными по факультетам, просто наблюдали за порядком. То, что они ели раньше других, называлось снятием пробы, хотя все прекрасно знали, что для них все готовилось отдельно, в небольших кастрюлях, а не в громадных котлах, как для курсантов. Но это так, небольшое отступление, а наш курсант тем временем неумолимо приближается к столу дежурного. И вдруг, неожиданно, с камбуза выбегает кок, дядя Вася, о котором мне еще предстоит рассказать отдельно, хватает двумя пальцами червя и моментально, не моргнув глазом, его проглатывает. После чего коротко заявляет :-«Капуста!», и степенно удаляется обратно к своим котлам. Наступает такая тишина, что слышно как облегченно вздыхает дежурный по училищу. Пронесло. А то ведь все еще помнили, как год назад в Ленинградском училище им. Дзержинского, а проще в «Дзержинке», (такое странное имя почему– то носило училище подводного плавания), из – за отвратительного питания курсанты демонстративно отказались от пищи, что в те годы являлось почти преступлением, и чем все это закончилось. Начальника училища и его зама по снабжению сняли с должности, зачинщиков так даже хотели отдать под суд, но потом почему – то передумали и около сотни курсантов отчислили из училища матросами на Флот, не засчитав им время обучения в срок службы. И все это несмотря на то, что подводный Флот тогда ускоренно строился и остро нуждался в пополнении молодыми офицерами. Но важнее пресечь крамолу на корню, чтобы другим неповадно было на долгие годы.
Не менее показателен и другой случай. Ужин в училище был в 18.00, и с этого времени вплоть до завтрака, т.е. до 8 утра перекусить бедному курсанту было негде. Имелся, правда, буфет, работающий до 17,00, но воспользоваться им первокурснику было практически невозможно. Причин несколько. Во-первых, у первокурсников почти не было свободного времени: лекции, самоподготовка и наряды сменяли друг друга без перерыва. Во-вторых, почти полное и постоянное отсутствие денег. В то время мы получали 8 рублей 30 копеек в месяц, что даже тогда было сущей мелочью; да и из этих копеек постоянно что-то вычитали, то на подписку, то еще невесть на что, ведь вопросов тогда, как Вы понимаете, не задавали – себе дороже. Но и этого мало. Оставшиеся после всех этих поборов деньги регулярно воровали, и с этим ничего нельзя было поделать. Воров иногда ловили. Их сильно, как было принято, били, а затем сдавали командованию. В этом случае результат мог быть только один – отчисление из училища. Вообще, процедура отчисления сама по себе достаточно примечательна и я обязательно еще вернусь к этой теме. Так вот, воровство, надо признаться, извести так и не удавалось и, к нашему стыду, его рецидивы проявлялись даже среди офицеров, и от чего не раз страдал и ваш покорный слуга. Воровству способствовало многое, как например одна нелепость, объяснения которой я не нахожу до сих пор. Заключалась она в том, что деньги курсанту просто негде было носить, особенно если он заступал на вахту или в караул. В карманах у него могли и должны были быть только чистый белый носовой платок, расческа и военный билет, причем не дай Бог если под его обложкой окажется что – либо постороннее. Так вот, деньги приходилось оставлять кому– нибудь из товарищей, а если было некому, например в день увольнения, так их оставляли в прикроватной тумбочке, под газеткой. А придя из караула, их можно было запросто там и не найти. Так однажды, уже на четвертом курсе, у меня перед самым отпуском украли ночью часы и все деньги, и я двое суток добирался домой без копейки в кармане и, соответственно, без крошки во рту. Благо билеты мы брали по проездным документам, т.е. бесплатно.
Теперь Вам будет понятна та радость, с которой нами была воспринято известие, что отныне перед сном у нас будет что-то, вроде вечернего чая. Ведь на Флоте вечерний чай обязателен и почему его не было в Военно - Морских училищах, совершенно не понятно. И вот, в один прекрасный вечер, после самоподготовки все училище отправилось на камбуз, где действительно, каждый получил стакан молока и кусок хлеба. Нужно ли говорить, что спать мы легли сытые и очень довольные жизнью. И надо же было такому случиться, что именно в это время начинались большие Флотские учения, в которых, соответственно, принимала участие и «Голландия», и поэтому в пять часов утра нас разбудил сигнал боевой тревоги. Мгновенно, как мы все уже умели, одевшись, схватив автомат, противогаз и подсумок с тремя магазинами я выскочил из казармы и встал в строй роты. Встать-то встал, но вдруг почувствовал, что стоять никак не могу, так как мне нужно срочно кой-куда сбегать. Желание было настолько сильным, что стало уже не до дисциплины строя и не до боязни наказания. И я побежал обратно в ротное помещение на ходу сбрасывая с себя все то обмундирование, которое уже успел нацепить. В гальюне не было свободного места и сцепив зубы я выскочил на улицу где только теперь увидел, что весь косогор за казармой усеян сидящими на корточках курсантами. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что учения в нашем училище были сорваны, как и занятия на ближайшие два дня; все училище «маялось животами». Из госпиталя прибыла бригада медиков с лекарствами, и вскоре все были поставлены на ноги. Правда, долго потом еще в Севастополе смеялись: -«Голландия обос…ась». Но самое интересное, что никто за это не понес никакого наказания, а вывод комиссии, которая расследовала это ЧП, был кратким: - «Желудки курсантов не привычны к молоку!». Это был первый и последний вечерний чай за все пять лет.
Но наши желудки в то время могли переварить все что угодно и в любом количестве. Так, где-то раз в месяц, родители присылали мне посылки, и ходил получать их на почту я неизменно в сопровождении своих друзей-земляков: Жени Вивчаря и Юры Чалова. Происходило это обычно в районе 16-ти часов, когда у курсантов выдается немного относительно свободного времени. Усевшись где-нибудь на скамеечке, мы срывали с десятикилограммового фанерного ящика крышку, и начинали алчно пожирать его содержимое. При этом ели все подряд: колбасу заедали конфетами, а сыр вареньем. Так что минут через пятнадцать, мы весьма довольные жизнью сидели уже у пустой посылочной коробки, покуривая по очереди сигару, которую неизменно передавал для меня товарищ моего отца, Анатолий Шор, очень хорошо ко мне относившийся. При этом мы каждый раз твердо решали, что на ужин уже не пойдем, и также неизменно в 18.00 оказывались на камбузе, успев уже к этому времени проголодаться.
По той же причине, т.е. из-за вечного чувства голода, любимым нарядом у нас был наряд на камбуз. Рабочими по камбузу назначались десять первокурсников, как правило из одного взвода, а дежурным курсант 4-го или 5-го курса. Работа была не из легких, но поздний ужин безусловно компенсировал все. Об этом, думаю, стоит рассказать подробнее.
Заступающий камбузный наряд не ходил на развод, а вместо этого отправлялся в санчасть, где получал разрешение на работу с продуктами. После этого все, кроме одного, шли на камбуз, а этот, наиболее отчаянный , собрав предварительно со всех по полтора рубля и перемахнув через забор, прокрадывался в один из ближайших магазинов, где и покупал пять бутылок водки и несколько пачек сигарет. Водка стоила в то время 2 рубля 87 копеек, а простые сигареты без фильтра, «Черноморские» и «Памир», которые только и могли мы себе позволить, стоили 10копеек. Таким образом получалось почти по полбутылки на брата; почти, потому что в ночной трапезе принимали участие и дежурный по камбузу и ночной кок. Но это будет потом, а пока надо было начинать чистить картошку. Вы представляете себе, что такое начистить картошки на почти две тысячи человек? То-то. А один из курсантов выделялся в помощь коку на разделку мяса, рыбы и т.д. Он же потом жарил по большущему куску мяса на каждого и громадный противень картошки на всех. Где-то ближе к часу ночи работа заканчивалась, очистки и прочий мусор выбрасывались, делась приборка и… милости прошу к столу. В эту ночь мы наедались до отвала, а после этого укладывались спать прямо в обеденном зале, на стульях. Где спали дежурные коки, оставалось загадкой, но однажды, уже упомянутый мной дядя Вася заснул прямо в котле, и его только случайно не сварили живьем, когда утром заполняли эти котлы кипятком. Для его измученного организма оказалась слишком большой та доза, которая для нас, молодых и здоровых, была почти незаметна. После этого случая беднягу уволили с работы, и нам было его от души жаль. Все эти пиршества повторялось регулярно, и я думаю, что начальство обо всем этом знало и просто закрывало на это, как и на многое другое, глаза.
Дело в том, что большинство офицеров , прежде чем попасть на преподавательскую или строевую должность в училище, прослужили сколько-то лет на Флоте и прекрасно понимали, что нас ждет в дальнейшем. Поэтому они в душе жалели нас и давали возможность отбеситься, чтобы было о чем вспоминать долгими полярными ночами в какой-нибудь дыре типа Гремихи или Рыбачего.
Уже давно нет в живых и Начальника училища вице-адмирала Крастелева и большинства других наших наставников и преподавателей, но выпускники до сих пор тепло, с глубоким уважением и благодарностью вспоминают о них.
Но я отвлекся. А ведь наряд на камбуз был, пожалуй, самым легким из нарядов. А вот самым тяжелым и не любимым нами было дневальство по роте. Простоять столбом у тумбочки четыре часа днем, а потом столько же ночью, ох как нелегко. И это при том, что снять тебя с вахты могли в любой момент, и ты в тот же день снова заступал на эту окаянную вахту. Ротное помещение первого курса находилось на первом этаже казармы, и там же располагалась рубка дежурного по факультету. Так вот, стоишь у тумбочки и отдаешь честь всем входящим в казарму офицерам, младшим командирам и просто курсантам старших курсов. И не то чтобы куда-нибудь отойти, даже к стенке прислониться было чревато весьма серьезными последствиями.
Так в один, весьма несчастливый для меня выходной день, забрел к нам в роту, непонятно зачем, какой-то пятикурсник. Уселся на койку и давай наяривать что-то несусветное на гитаре, которую принес с собой. Своей бездарной игрой он вконец "достал" помощника дежурного по факультету, который сидел в это время в рубке. Но тот был кусом младше и сделать, естественно, ничего не мог, я ведь уже упоминал о годковщине. И вдруг, этот наш без пяти минут лейтенант, отправляется в гальюн, предварительно отдав мне, стоящему в это время дневальным, свою раздолбанную гитару. Для пущей сохранности, наверное. В этот момент открывается дверь рубки и появившийся оттуда помощник дежурного видит меня с гитарой. «Ты что, с ума сошел, стоя на вахте на гитаре играть?» Он, естественно, все понял, но должен же он был сорвать на ком-то свою злость. В это время из гальюна появляется владелец гитары, меланхолично забирает свой инструмент и молча удаляется, даже не подумав сказать что-либо в мою защиту, он ведь все прекрасно слышал. И даже после этого, все мои попытки оправдаться были, естественно, проигнорированы, я был снят с вахты, и уже через пять минут отправился гладить брюки и снова готовиться на развод.
А ведь снятого с вахты ждало еще и наказание в виде нескольких нарядов вне очереди, и это могло продолжаться почти до бесконечности. Я, так постоянно ходил обвешанный этими внеочередными нарядами, как собака блохами. А когда объявлять наряды было уже некуда, т.е. их оказывалось больше, чем дней в месяце, то в ход шел другой вид наказания: столько-то недель «без берега», т.е. без увольнения в город. Таким образом вырваться из училища в увольнение, для курсанта первого курса было настоящим праздником, а так, если и выдавался свободный от вахты вечерок, приходилось проводить его у телевизора или идти на танцы, которые регулярно проводились на территории училища по выходным, и на которые приезжало множество девушек из города. Правда «ловить» первогодку там было практически нечего, так как девицы, само собой, предпочитали, как потенциальных женихов, курсантов более старших курсов, оставшихся по какой-либо причине в этот вечер в училище.
Значительно проще было стоять дневальным по северным воротам, с чего собственно и начался первый день моей службы. Казармы училища располагались довольно близко к бухте и по берегу были обнесены забором, в котором имелось несколько ворот. Одними из них были, так называемые, северные ворота, которые открывались только по утрам, когда все училище бежало трехкилометровый кросс, либо во время учений, когда опять же, училище в полном составе проходило через них, двигаясь к месту рассредоточения, а затем через них же возвращалось обратно. Большим преимуществом этой вахты было то, что еще издалека было видно приближение проверяющего, так что дневальный успевал приготовиться и растереть подошвой окурок сигареты, которую перед этим втихаря курил, пуская дым в рукав. Но и тут тебя подстерегали разные опасности. Например, как-то летним вечером, когда я неспешно прохаживался вдоль запертых на висячий замок ворот, с другой стороны к ним подошел прилично выпивший пятикурсник и потребовал открыть их для него. Я бы с радостью, тем более что пятый курс пользовался в училище непререкаемым авторитетом, но ключ от ворот хранился у дежурного по факультету, а сходить за ним я не мог при всем желании, т.к. это однозначно было бы расценено, как оставление своего поста. Но все мои объяснения не находили отклика в его затуманенном алкоголем мозгу и он страшно ругаясь требовал от меня открыть замок хоть зубами хоть … чем-нибудь другим. Тогда я ничего лучше не придумал, как перелез через забор на ту сторону и там подставил спину, возвращающемуся в родные пенаты гуляке. После нескольких неудачных попыток, оттоптав при этом мне ухо, он все же смог забраться на не очень высокий забор, с которого моментально рухнул вниз. Послышался звук удара грузного тела о землю и трехэтажный мат. Мигом оказавшись рядом, я помог ему подняться, после чего прихрамывая и проклиная меня и всех моих родственников, он направился в сторону казарм. Что и кому этот пакостник там наплел, черт его знает, но очень скоро на пост прибыл, опять-таки помощник дежурного по факультету и, придравшись к чему-то несущественному, снял меня с вахты.
Как Вы поняли, офицеры практически никогда не занимались подобной ерундой, и все издевательства молодежь терпела только от своих старшин и старшекурсников. Причем подобные несправедливости происходили практически ежедневно, и не только со мной, но и со всеми другими первогодками. Именно поэтому первый курс и назывался: «Без вины виноватые».
_________________
_________________
Нет ничего невозможного для человека, которому не надо это делать самому...

[Иван Лукашенко]

Продолжение:
Первая корабельная практика.

Эта история будет не совсем полной, если не рассказать о морском походе, в котором нам посчастливилось принять участие именно на первом курсе. Обычно практика бывала летом, после экзаменов, а тут вдруг в феврале, обе роты нашего факультета собрали и катерами отправили на крейсер «Кутузов», который как раз собирался в поход в Средиземное море, или проще в Средиземку. Разместили кого где; нашему взводу, например, досталась Ленкаюта, т.е. небольшое помещение, сплошь увешанное портретами Ленина и членов Политбюро ЦК КПСС, цитатами из классиков Марксизма-Ленинизма и материалами последнего на тот период съезда КПСС. Сейчас, описывая весь этот бред, даже не верится, что совсем недавно эти слова звучали совершенно естественно, и не было ни одной казармы, ни одной воинской части, где не было бы Ленкомнаты или Ленкаюты. Но обо всем этом я напишу несколько позже, когда попытаюсь проанализировать систему партийно-политической работы в Вооруженных Силах СССР.
А пока нам раздали пробковые матрацы, на которых мы и спали прямо на палубе, т.е. на металлическом полу Ленкаюты. Но в семнадцать-восемнадцать лет спать можно на чем угодно, даже на жестких, набитых кусками пробки, парусиновых матрацах. И начались корабельные будни. Каждый из курсантов был прикреплен дублером к какому-нибудь специалисту-матросу,
и должен был действовать так же, как и он, по всем корабельным командам и расписаниям. Я, например, был дублером заряжающего главного калибра и даже принимал участи в боевых стрельбах, которые производил крейсер во время очередных учений. Вообще корабли из главного калибра стреляют крайне редко, а когда такое и случается, то это что-то. Понаблюдать за этим можно только со стороны, т.к. с верхней палубы удаляется весь личный состав. Но даже в трюме у людей от страшного грохота закладывает уши. 23-го февраля «Кутузов» принимал участие в праздничном салюте; стрелял холостыми из небольших 130-ти миллиметровых орудий, «универсалок», расположенных по его бортам, так звуки и этих выстрелов были слышны далеко за пределами Севастополя. Но праздник закончился, и наш крейсер отправился в поход в Средиземное море, где ему предстояло нести полугодовое боевое дежурство. А с ним вместе отправились и мы, будущие мореманы, покорители океанских глубин. И путь наш лежал на юг.
Но еще до этого знаменательного события со мной произошло одно небольшое приключение, о котором я и хочу рассказать. Дело в том, что перед длительным выходом в море, на кораблях проводилась дезинфекция и дезинсекция, из-за большого количества клопов, тараканов и прочей нечисти, в изобилии на любом из них водившейся. Не избежал этой участи и наш крейсер. Перед этим ответственным мероприятием, на верхнюю палубу вынесли всю посуду и продукты, не говоря, конечно, о личном составе, которому запрещено было спускаться вниз до окончания операции и последующего проветривания помещений. И надо же было такому случиться, что именно в это время у меня сломались часы. Но, так как я об этом еще не знал, и, будучи уверенным, что до начала атаки на вредных насекомых еще достаточно времени, решил посетить гальюн. Спустился вниз, и не удивившись, что по дороге не встретил ни одной живой души, добрался до места назначения. Не успел еще приступить к занятию, ради которого, собственно, и прибыл в это заведение, как услышал скрежет кремальеры, звук открываемой двери, а затем увидел, как в санузел влетело несколько страшно воняющих дымовых шашек. Затем послышался звук задраиваемой переборки. (На кораблях все помещения, для герметичности задраиваются переборочными дверьми и запираются специальными устройствами, кремальерами.) В кромешном дыму, стараясь не дышать и не открывать глаз, я с трудом нашарил противогаз, который перед этим куда-то повесил, и надел его. Мысленно я благодарил Бога, что никто, как я ни просил, не согласился взять его на время, а оставить его без надзора я не решился. Так вот, нахлобучив на голову, поверх противогаза, бескозырку, я нашел на ощупь дверь, отдраил ее и вышел в коридор. К моему несчастью, там как раз находился майор, начальник мед. службы корабля, и с ним группа мичманов, которые эту проклятую санитарную обработку и проводили. И вот все они стали страшно на меня кричать и махать при этом руками, но так как все тоже были в противогазах, то можете себе представить, что кроме «бу-бу-бу» разобрать ничего было нельзя. И тут я, сообразив, что моего лица они не видят и вряд ли смогут потом опознать, бросился наутек. Но мне и тут не повезло. Кто-то из преследователей успел ухватить меня за ленточки от бескозырки, и та осталась у него в руках. Не велика потеря, найти бескозырку б/у не составляло большого труда, но беда была в том, что все вещи любого военнослужащего обязательно маркировались, т.е. на подкладке хлоркой писалась его фамилия и номер военного билета. И я, конечно, не был исключением. Короче, по маркировке меня, естественно, вычислили и уже через несколько часов, на общем построении экипажа вывели из строя и примерно наказали, чтоб другим неповадно было. Может быть потому, что я отказался публично покаяться в содеянном, или по какой -то другой причине, отношение ко мне многих старослужащих матросов резко улучшилось, а один из них, так даже взял меня под свое личное покровительство. Так что дальнейшее пребывание на корабле было для меня достаточно комфортным. Свое доброе ко мне отношение этот «годок» (в армии их называют дедами) своеобразно проявил этой же ночью, когда разбудил меня часа в два и подвел к рундукам, в которых хранятся нехитрые матросские пожитки. Из глубины одного из них он извлек две алюминиевые кружки и флакон «тройного» одеколона, который по этим кружкам и разлил. Добавив в каждую из них немного воды, после чего содержимое приобрело мутно - молочную окраску, он протянул одну из них мне. Отказаться, как Вы понимаете, было невозможно, и я, собравшись с духом, залпом проглотил эту отвратную, воняющую дешевым одеколоном жидкость. Внутренности взбунтовались и моментально попытались выбросить этот яд наружу, но усилим воли я смог подавить это проявление инстинкта самосохранения. Не моргнув глазом, я взял кусок приготовленного заранее хлеба, понюхал и стал молча жевать его. Все, мой новый товарищ был покорен, и позже мы с ним долго курили на баке, и я, якобы с большим интересом, слушал его незатейливые матросские байки.
На этом подготовка к плаванью закончилась и наш корабль, покинув гостеприимную Севастопольскую бухту, уже через пару дней вошел в территориальные воды Турции. Босфор, а затем и Дарданеллы проходили по боевой тревоге, но нам, курсантам, разрешили оставаться на верхней палубе, а не занимать места по боевому расписанию, где-нибудь в трюме или, например, в пороховом погребе.
Итак, раннее утро, на борт поднимается лоцман, и корабль начинает медленно продвигаться по являющемуся естественной границей между Европой и Азией проливу, сквозь расположенный по обоим его берегам, казавшийся нам сказочным, город Стамбул, тогда еще столицу Турции. Напомню, что в те годы любая поездка заграницу была вообще чем-то из ряда вон, для военных была невозможна в принципе, а уж надежды на то, что когда-нибудь удастся хоть одним глазком, пусть даже издали, увидеть страну – члена НАТО, не было, естественно, никакой. А тут, сквозь легкую утреннюю дымку открывалась панорама огромного города, совершенно не похожего ни на один известный мне Российский. Непривычной архитектуры дома соседствовали с многочисленными минаретами мечетей, с которых как раз начали раздаваться тягучие призывы муэдзинов; по улицам ехали, пусть и редкие в этот час, машины неизвестных марок, а у пирсов стояли совсем уж непривычной формы фелюги и небольшие кораблики. Все это можно было наблюдать и невооруженным глазом, а уж в бинокль, который нам выдали, и мы его передавали из рук в руки, видны были малейшие детали этого, казавшегося нам таким романтичным, города. Но вот он растаял за кормой, а наш корабль, счастливо миновав Босфор, оказался в Мраморном море. Здесь перед нами появилась стая дельфинов, которая сопровождала «Кутузов» по всему этому красивому морю, а затем и по следующему проливу – Дарданеллам. Казалось, что им известен курс корабля, так точно плыли они, то перед самым его форштевнем, то на немыслимой скорости уносились вперед и затем снова позволяли кораблю себя догнать. Зрелище настолько красивое, что глаз трудно оторвать. Дарданеллы, это извилистый, достаточно узкий и протяженный пролив, с разбросанными по берегам небольшими поселениями, с обязательными мечетями и минаретами. И чем дальше на юг продвигался наш корабль, тем теплее и теплее становилось. В конце концов, когда пролив был уже позади, и мы вышли в Средиземное море, стаяло уже настоящее лето и с трудом верилось, что в Севастополе в это время года военные все еще ходят в шинелях.
Все это время стоял почти полный штиль. Лишь легкий ветерок создавал небольшую рябь на поверхности моря, ярко светило солнце и во время послеобеденного отдыха, так называемого «адмиральского часа», все свободные от вахты матросы и курсанты, в одних трусах, загорали на теплой деревянной палубе крейсера. И в эти свободные от работ и занятий минуты, наш вполне серьезный поход, очень походил на приятный Среднеземноморский круиз. Но уже через несколько суток мы достигли острова Мальта и встали на якорь в нескольких милях от него.
А на следующий день начался шторм. Это неправда, что сильные шторма разыгрываются только в океане, в Средиземке они тоже бывают ничего себе. Многие писатели весьма красочно описывали их начало и развитие и не мне с ними тягаться, но тот, кто попал в настоящий девятибальный шторм вряд ли когда – нибудь сможет это забыть. Так для нас, как и для большинства матросов «Кутузова», это было первым настоящим морским приключением. Волны уже бушевали вовсю, а наш корабль, старавшийся держаться к ним носом, только начинало потихонечку раскачивать. Да и то, попробуй раскачать махину, водоизмещением, насколько я помню, около семнадцати тысяч тонн. Качка усиливалась, и я, помня о том, как укачивался в детстве на качелях, отправился, на всякий случай, поближе к умывальнику. Там устроился в какой – то шхере и стал ждать, когда же меня начнет тошнить. Но вместо тошноты неожиданно подкатило страшное чувство голода, и только прозвучавший сигнал к обеду, спас меня от, казалось бы, голодной смерти.
Теперь я сделаю небольшое отступление, чтобы рассказать, для тех кто не знает, о том, как организовано питание на больших кораблях. Так вот, офицеры, само собой, вкушают пищу в кают – компании, ну а у матросов существует система бачков, потому что трудно себе представить помещение, где, пусть и в несколько смен, смогли бы разместиться порядка полутора тысяч человек. Поэтому весь личный состав поделен на группы, примерно по десять человек, так называемые «бачки», и один из этой десятки, по очереди, за исключением старослужащих – годков, разумеется, назначается на сутки бочковым. В его обязанности входит перед каждым приемом пищи, с бачками под первое, второе и третье, отправляться на камбуз, где, отстояв очередь, он и получает харч на весь свой «бачок». Пронести все это с верхней палубы в кубрик, где непосредственно и обедает весь личный состав, задача не из легких, ну а в шторм бочковому надо проявлять воистину чудеса эквилибристики, чтобы донести драгоценную пищу до своих товарищей. Надо признаться, что это удается не всем и не всегда. Утешает только то, что большинство, как матросов, так и курсантов в качку почему-то теряют аппетит и еды всегда хватает на всех. После обеда, бочковой должен вынести и выбросить остатки пищи, вымыть посуду, что тоже является непростой задачей, так как мыть приходится соленой забортной водой, ибо пресная вода используется на корабле лишь для питья и приготовления пищи. Умываться и даже принимать душ приходится тоже морской водой, для чего выдается даже специальное мыло, которое мылится в соленой воде. Ведь на старых, еще довоенной постройки кораблях, не было никаких опреснителей, и поэтому пресная вода была просто на вес золота. Короче, вымыл посуду, сложил ее в специальный рундук и свободен до следующей трапезы.
К моему горю, на нашем бачке из десяти человек укачались и не хотели есть только двое, на аппетите остальных качка никак не отразилась. Благо в подразделении моего друга и земляка Жени Вивчаря картина была прямо противоположная, из десяти человек, есть могли только двое. И Женя пригласил меня помочь, так как вдвоем им было, при всем желании не справиться. На корабле и так неплохо кормили, не сравнить с училищем, а тут уж я отъелся на год вперед. Море бесновалось еще несколько суток, и за это время я успел прибавить в весе несколько килограммов, но самым главным было осознание того, что я, оказывается, не укачиваюсь, что весьма важно для будущего моряка. Закончился шторм также неожиданно, как и начался; но еще очень долго продолжал раскачиваться на зеркальной поверхности моря наш корабль, как бы успокаиваясь после пережитого.
Рассказать можно еще очень о многом. Например, о том, как зачастую вылетавшие с Мальты самолеты, пролетали низко над нашей палубой. Объявлялась боевая тревога и зенитные орудия сопровождали их. Или о том, как однажды ночью, часовые, которые стояли вдоль бортов, услышали подозрительный плеск, и увидели промелькнувшую, в свете освещавших акваторию прожекторов, тень. Не раздумывая они открыли огонь из автоматов по этому «диверсанту», как того и требовал Устав. А утром у борта обнаружилась плававшая кверху пузом громадная, неизвестно как оказавшаяся в этом море, акула. Ее подняли на палубу подошедшего небольшого танкера и все желающие перелезали к нему на борт, чтобы сфотографироваться с этим монстром
Надо отдать должное командованию крейсера, матроса проявившего такую бдительность, поощрили внеочередным отпуском. Вот только когда он смог его отгулять, не понятно. Ведь надводные корабли ходили тогда в походы по году и более.
Так незаметно прошел месяц. Скучать не приходилось, все дни были заняты несением службы в качестве дублеров на разных боевых постах и изучением различных премудростей морского дела, от умения действовать по боевым и аварийным тревогам, до науки плетения морских узлов, включительно. Да еще участием в больших и малых приборках, когда медные и бронзовые части, а их на корабле великое множество, отполировывались до зеркального блеска, а деревянная палуба крейсера отдраивалась до такой чистоты, что пущенная по ней белая фуражка командира оставалась такой же чистой, в какой он и вышел из своей каюты. Короче, практика прошла с большой пользой; и вот нас, отъевшихся на вкусной, а главное обильной корабельной пище и загорелых под ласковым Среднеземноморским солнцем, погрузили на плавбазу, возвращавшуюся из Александрии в Советский Союз, и мы отправились в обратный путь.
Шли долго, плавбаза была не совсем исправна и двигалась со скоростью пешехода, что-то около 5-ти узлов. Можно было бросить с бака (носовой части корабля) за борт бумажку и идти за ней в корму, и эта бумажка будет плыть все время рядом с тобой. Самым примечательным в этом плавании было то, что плавбазу в Египте загрузили под завязку апельсинами, бананами и разными другими экзотическими фруктами. В пути они начали потихоньку портиться, так как холодильники также работали плохо, и чтобы не выбрасывать, их начали усиленно скармливать личному составу ну и нам, разумеется. Это сейчас бананы продаются на каждом углу, а тогда это было настоящим лакомством, а уж тем более в таких количествах мы их даже представить себе не могли. И вот снова турецкие проливы, на этот раз в обратном порядке, и мы снова в родном Черном море. Теперь ежедневно холодало, и когда наша старушка – плавбаза ошвартовалась наконец в Севастополе, сошли мы на берег уже в бушлатах.
Тут я должен признаться в одном, не совсем, мягко говоря, красивом поступке, который совершил в самом конце нашего путешествия. Дело в том, что все матросы везли из Александрии разные диковинки, в основном разноцветные шариковые ручки, стоившие там копейки, но бывшие тогда в Союзе большой редкостью. Они везли их на продажу, а так как у курсантов денег, в основном, не было, то они меняли эти авторучки на часы, которые были тогда дороги и имелись далеко не у всех. Решил совершить обмен и я. Как вы помните, моя позолоченная «Ракета» была сломана и шла после завода не более получаса. За эти - то полчаса, перед самым сходом на берег, я и произвел их обмен на несколько красивых многоцветных авторучек. Эти авторучки я в училище продал и на вырученные деньги купил себе новые часы, которые у меня украли только на четвертом курсе. Надо отметить, что и для продавца этот обмен не был невыгодным. Часы, как я говорил, были дорогие, в позолоченном корпусе, а ремонт требовался копеечный, и его можно было сделать на каждом углу в Севастополе.
Так закончилась наша практика, а через несколько месяцев закончился и первый курс. Мы сдали летнюю сессию, пришили на рукава по две курсовки и надломив для форсу пружины в бескозырках, отправились в месячный летний отпуск уже курсантами второго курса.
_________________
_________________
Нет ничего невозможного для человека, которому не надо это делать самому...

[Иван Лукашенко]

Курс второй. (Первые радости)

Много чего еще можно было бы понарассказать о первом курсе, но надо двигаться дальше. Видимо стресс, вызванный столь резким изменением всего привычного жизненного уклада, оказался таким сильным, что этот период прочно и навсегда врезался в мою память. Тем не менее время хоть и неспешно но бежало; вот уже пролетел и второй курс, который несмотря на то, что назывался «первые радости», на самом деле мало чем отличался от первого. Самым замечательным было то, что за излишнюю жестокость был снят с должности наш легендарный «замок», Женя С. Дело в том, что часть курсантов нашего взвода подали рапорта на отчисление из училища, предпочтя прослужить еще три года на Флоте, чем так мучиться. Ведь большинство моих одноклассников за год ни разу не были в увольнении, а почти все наряды, спускаемые на нашу роту, несли также курсанты нашего взвода. Тогда командование обратило наконец внимание на не совсем благополучное положение, сложившееся под его командованием и наш Женя превратился в обыкновенного курсанта, лишенного каких-либо льгот и привилегий. Командирами отделений и ЗКВ (заместителями командиров взводов) стали назначаться курсанты старших курсов, они были, в основном, более лояльными и даже у меня стали появляться свободные вечера и выходные, когда можно было пойти, например, в увольнение. Ну а о том, что такое увольнение в Севастопольском ВВМИУ, надо, я думаю, рассказать отдельно.
Должен отметить, что попасть в увольнение было не так-то просто. Во-первых, это удовольствие было доступно только в среду, с 18-ти и в выходные с 14-ти до 24-х часов. В этот день ты должен был быть свободен от вахт, не иметь ни одного не сданного зачета, и уж конечно не иметь взыскания в виде «без берега». Согласитесь, для молодого курсанта соблюдение всех этих условий одновременно, довольно проблематично.
Но вот курсант умудрился преодолеть все эти «рогатки» и, казалось бы, он свободен. Но не тут-то было. Сначала списки желающих попасть в город просматривают все непосредственные начальники, от командира отделения, до командира роты, включительно. Затем наглаженные, начищенные и коротко постриженные увольняемые выстраиваются в ротном помещении, где их осматривают те же начальники, выбраковывая всех, имеющих хоть какие-нибудь нарушения в форме одежды или в прическе. Затем построение на факультете, где все повторяется, только осматривает уже дежурный по факультету, и, наконец, заключительное общеучилищ ное построение и очередной придирчивый осмотр. Но желание попасть в город оказывается настолько сильным, что ты готов все это добровольно вытерпеть, лишь бы только хоть на несколько часов вырваться из опостылевшей казармы. И вот ты прорвался сквозь все эти многочисленные осмотры, у тебя проверили наличие военного билета, расчески и чистого носового платка, получил долгожданную увольнительную и сел в катер, который за 4 копейки доставит тебя вместе с другими «счастливцами» в славный город-герой Севастополь. Беру это замечательное слово в кавычки, потому что очень скоро Вы поймете, какое счастье ожидало нас впереди, сразу же по сходу с катера на берег.
Дело в том, что такой «зверской» комендатуры, как в этом, одном из красивейших городов Крыма, не было, наверное, ни в одном другом городе СССР. Здесь ежедневно наряжалось несметное число патрулей для несения службы на улицах и во всех более-менее людных местах. И каждому патрулю ставилась задача, сколько военнослужащих за время своего патрулирования, он должен задержать и доставить в комендатуру, а скольких записать за различные, более мелкие нарушения. Этим, последним, начальник патруля прекращал увольнение, делал запись о нарушении в увольнительной записке, а вечером дежурный по комендатуре для верности обзванивал части и сообщал обо всех задержанных и записанных, для принятия к ним мер дисциплинарного воздействия. Если же начальником патруля план, по какой-либо причине, не выполнялся, то его, как и его патрульных, оставляли ночевать в камере задержанных. Поэтому патрули лютовали страшно, и бедным матросам и курсантам просто некуда было от них скрыться. Все военные были вынуждены ходить по улицам под бдительными взглядами офицеров и мичманов, начальников этих патрулей. постоянно переходя на строевой шаг и отдавая друг другу воинскую честь. Придраться могли к чему угодно, и к неправильному отданию этой чести, и к криво надетой бескозырке, и к помявшимся брюкам, или к запылившимся ботинкам. Многие начальники патрулей даже прятались за каким-нибудь киоском, а когда жертва, не заметив опасности проходила мимо, выскакивали, как черт из табакерки, с криком: «Товарищ матрос, Вы почему не отдали честь патрулю?». За столь «серьезный» проступок можно было запросто переночевать в комендатуре, ну а в лучшем случае отправиться обратно в часть, где и подвергнуться дисциплинарному взысканию, вроде «месяца без берега». Все командование прекрасно знало о царящих в комендатуре порядках, но строго соблюдало правила этой жесткой игры, и наказывало, попавшихся к ним в лапы, по всей строгости. Само собой, и нам также приходилось ходить в патрули, сначала в качестве патрульных, когда начальниками назначались либо курсанты 5-го курса - мичманы (на Флоте, правда, говорят «мичмана»), либо офицеры, преподаватели различных кафедр училища; а позже, когда сами стали мичманами, то и начальниками патрулей.
Именно из-за всех этих трудностей, курсанты старших курсов редко появлялись на улицах в военной форме. Почти все держали у кого-нибудь из Севастопольских друзей гражданскую одежду, в каковую и переодевались сразу же по прибытии в город. Это, конечно, было тогда запрещено и иногда заканчивалось неприятностями, например, когда ты вдруг сталкивался где-нибудь на улице нос к носу с кем-то из училищного начальства, или когда на тебя обращал внимание проезжавший в автомобиле комендант гарнизона или кто-либо из его замов. Дело в том, что молодежь тогда носила длинные волосы, а-ля Битлз, и коротко стриженные «гражданские» выглядели очень подозрительно.
Вообще, обязательные короткие прически, под «полубокс», были тогда для нас настоящим горем. И вот, однажды, весь третий курс, в полном составе, постригся наголо, и так высыпал в город. Это сейчас никого бы не удивило. Но тогда были другие времена, и девушки, на свидание с которыми прибыли лысые возлюбленные, были в шоке. А если учесть, что некоторые из этих будущих лейтенантских жен имели к тому же высокопоставленных родителей, то можно только догадываться, какие скрытые механизмы воздействия на наше командование были задействованы; но уже через несколько дней, в качестве уставной прически была разрешена более цивильная «полька». И это решение было воспринято нами с бурной радостью.
Теперь несколько слов о том как увольнение заканчивалось. Как Вы уже знаете, заканчивалось это рискованное, но столь желанное мероприятие, в полночь. А последний катер отправлялся в Голландию с Графской Пристани в 23.30, и на него, кровь из носу нужно было успеть, в какой бы части города ты перед этим ни находился. И вот, буквально за несколько минут до его отхода, по площади Нахимова неслась толпа курсантов, пытавшихся, во что бы то ни стало, успеть на этот, уже отдающий швартовы, катер. Последние из них умудрялись даже прыгать с пирса на его корму, когда ширина водной полоски была метра два. Заботливые руки товарищей ловили этих смельчаков и затаскивали на борт. Самое интересное, что подобная картина повторялась практически каждый выходной день. Ведь не успеть на этот катер значило опоздать из увольнения, а это считалось грубым проступком с далеко идущими последствиями. У бедолаг, не сумевших во время оторваться от сладких губ своих возлюбленных, оставался, правда, еще один выход. Через пять минут отправлялся катер на Северную, который шел не более десяти минут, так как расстояние там довольно небольшое. Теперь эти незадачливые влюбленные должны были пробежать километров пять-шесть, по сильно пересеченной местности, буквально за пятнадцать минут. Вот где только и могли пригодиться ненавистные кроссы.
Но, как я уже и говорил, второй курс закончился и мы отправились, как положено, на практику. На этот раз на Север, в печально известную теперь всему Миру базу, Видяево. Тогда там базировались дизельные подводные лодки, на которых и предстояло стажироваться. Нам в те годы было все нипочем, но именно тогда я, как и другие мои товарищи, в первый раз поблагодарил судьбу за то, что не пошел учиться на третий факультет.
Дизельные лодки отличаются от атомных не только значительно меньшими размерами, но и практически полным отсутствием каких-либо элементарных удобств. Что-то отдаленно напоминающее каюты было только у командира лодки, командира БЧ-5 т.е. электро -механической боевой части (на гражданских судах, это стармех), замполита и у старшего помощника. Правда, эти, с позволения сказать, каюты, больше напоминали небольшие шкафы, где на полках могли спать люди, но у остальных членов экипажа не было и этого. Койки располагались в самых разных и порой немыслимых местах, например, между лежащими на стеллажах торпедами, в шхерах между трубопроводами и, даже, на дизеле. Самое удивительное, что люди умудрялись спать там даже тогда, когда шла зарядка аккумуляторной батареи и этот дизель молотил во всю мочь. Но и эти «ласточкины гнезда» были отнюдь не индивидуальными, а занимались по очереди свободными от вахты моряками. А если еще учесть, что пресная вода использовалась только для питья и приготовления пищи, так как никаких опреснительных установок не было и в помине, то можно себе представить, какого цвета были, например, подушки. Об остальном белье я вообще не говорю, так как спали все не раздеваясь, поверх замызганных одеял. Умываться приходилось, само собой, соленой забортной водой, о том чтобы принять душ не было и речи и для того, чтобы личный состав не пошел чирьями и не покрылся коростой, доктор ежедневно раздавал ватки смоченные спиртовым раствором, для протирания лица и других частей тела. Даже сходить в гальюн там было проблемой. Дело в том, что «толчок» (унитаз) располагался совершенно открыто и если кому-то вдруг приспичивало по серьезному, то «аромат» распространялся по всему отсеку и очень долго не выветривался. Поэтому приходилось терпеть до всплытия. Не знаю, как сейчас, а в то время дизельные лодки вынуждены были всплывать как минимум раз в сутки, чаще всего это было ночью, для пущей скрытности. На это время в ней открывались все переборочные двери и отсеки вентилировались в атмосферу, так как в подводном положении запас кислорода пополнялся только за счет регенерационных пластин и концентрация вредных веществ в воздухе постоянно повышалась, так как на дизелюхах не было установок по производству кислорода. Но самое главное, из-за чего проводилось всплытие, это был пуск дизеля для зарядки аккумуляторной батареи (АБ), на энергии которой лодка жила и двигалась все последующие сутки. Так вот, как только лодка оказывалась в надводном положении, и отдраивался верхний рубочный люк, практически весь экипаж поднимался наверх, чтобы по очереди воспользоваться надводным гальюном, расположенном в ограждении рубки. Что это такое рассказать довольно трудно, но можете себе представить, как это сидеть в позе орла над океаном, а волны бьют тебя снизу прямо в «одно место». Остальные в это же время перекуривают на свежем воздухе, ведь на этих лодках не было никаких курилок, а покурить в подводном положении было просто невозможно, хотя бы по той же причине, по которой приходилось ждать всплытия всем остальным, и курящим и не курящим. Сложнее было тогда, когда лодка по какой-либо причине, боясь быть обнаруженной противником, не могла всплыть в надводное положение, а для зарядки АБ вынуждена была использовать РДП. Так называлось устройство, обеспечивающее работу дизеля под водой, которое представляло собой «гусак», выдвигавшийся из-под воды и через который засасывался атмосферный воздух, обеспечивающий работу дизельгенератора. Для этого, как Вы понимаете, лодка должна была находиться на минимальной глубине, практически у самой поверхности воды и хорошо еще если стоял полный штиль, что в северных морях бывает крайне редко. В шторм такой маневр бывает чреват весьма серьезными последствиями, ведь волна может вполне просто попасть через эту, довольно большую в диаметре трубу, внутрь корпуса лодки. А так как эти лодки имеют весьма малое водоизмещение, то даже небольшого количества воды бывает достаточно, чтобы резко изменить ее остойчивость и плавучесть, а это в свою очередь способно привести к тому, что лодка начнет погружаться с открытым забортным отверстием. Подобная ситуация была даже причиной гибели некоторых из них; так, как раз во время этой нашей практики, на самом выходе из Кольского залива была обнаружена подводная лодка, пропавшая несколько месяцев тому назад и, как выяснилось, погибшая именно по этой причине. Я сознательно не стану указывать тактические номера субмарин о которых рассказываю, так как боюсь быть обвиненным в разглашении военной тайны. Ведь даже сейчас, когда о многих авариях стали говорить открыто, о большинстве происшествий на нашем Флоте широкой общественности ничего не известно и, я думаю, завеса секретности будет приподнята над ними еще очень нескоро.
О службе на дизельных подводных лодках я знаю немного, т.к. служил в основном совсем в других местах чем те, где они базировались, но когда к нам за какой-то надобностью, например, для ремонта, заходила какая-нибудь дизелюха, мне, конечно, приходилось общаться с их офицерами. И приходилось только удивляться выносливости этих, пропахших соляркой, усталых людей, которые зачастую почти по году не бывали дома. Ведь, чаще всего, бухты, где они дислоцировались, зимой замерзали и лодки уходили зимовать в другие, незамерзающие, а семьи оставались в родных базах. Кроме того, считалось, что раз эти лодки ежедневно всплывают, а личный состав к тому же не подвергается облучению, то и морячить они могут значительно дольше, чем не всплывающие атомные. Они прямо в море с танкеров и барж загружались водой, топливом и провизией и продолжали свое плаванье. При этом заработки у этих несчастных были существенно ниже, чем у нас. Так что, повторюсь, остается только благодарить Бога за то, что служить мне пришлось совсем в других условиях.
Но вернусь к нашей практике. Именно здесь я в первый раз попал на гауптвахту, и дело было так. После того как нас распределили по экипажам, жить нам пришлось в казарме с матросами. К этому времени мы считали себя «годками», так как прослужили уже практически по два года и на рукаве у каждого, хотя и не вполне законно, красовались по три нашивки, так как формально перевод на третий курс происходил уже после практики. Не помню уже по какому поводу, но у меня возник конфликт с кем-то из старшин экипажа. Дошло до старпома, и он для острастки, чтоб другим неповадно было, вкатал мне пять суток ареста. И я отправился на самую мрачную «губу» изо всех, что я видел за свою долгую службу. Во-первых, несмотря на то, что стояло лето, на гауптвахте царил лютый холод. По стенам камеры стекала вода, и в этом было только одно преимущество, можно было курить, выпуская дым на мокрую стену, он при этом конденсировался и запах не распространялся по помещению. А сигареты у арестантов были всегда, хотя курение для них было категорически запрещено и обыски, с практически
полным раздеванием и прощупыванием всех швов на одежде, проводились по нескольку раз в день. Спать из-за холода приходилось тесно прижавшись друг к другу. Представьте себе длинные деревянные нары, само собой без матрасов, подушек, и уж конечно без белья, на которых лежит в ряд более двадцати человек. Все лежат на одном боку, и когда кому-нибудь надо изменить положение тела, начинается шевеление всей этой человеческой массы, а затем все, дружно переворачиваются на другой бок. Такой всеобщий переворот происходил довольно часто, так как спать на голых досках очень жестко и утром все тело напоминает одну отсиженную ногу. Все завидовали нескольким солдатам, сидящим в нашей камере, т.к. у них с собой были шинели и они могли ими не только полностью укрыться, но и положить себе под голову ее рукав. Матросский же бушлат позволял укрыть только что-нибудь одно, или ноги, или туловище с головой, а другая, не укрытая часть тела должна была в это время мерзнуть. Укрыться полностью, как ни скручивайся, как ни сворачивайся комочком, было абсолютно невозможно. Но холод, это еще не самое страшное для молодого здорового организма. Значительно хуже было то, чем приходилось заниматься в течение дня. После двухчасовых строевых занятий арестанты направлялись к ближайшей сопке и начинали таскать наверх большущие каменюги, которые после обеда перетаскивали уже вниз. Причем за попытку катить эти булыжники, можно было запросто схлопотать 5 суток ареста дополнительно. Такой вот, воистину, Сизифов труд. Благо, просидел я всего двое суток, после чего был досрочно освобожден и отправлен в море на выходившей на торпедные стрельбы ПЛ, к которой был приписан. Стрельбы прошли удачно и о моем наказании уже никто больше не вспоминал.
Я, конечно, не торпедист, но, что такое учебные торпедные стрельбы постараюсь вкратце рассказать. Сначала с лодки удаляют одну из боевых торпед, а на ее место, прямо в торпедный аппарат загружают тактическую или, проще, учебную. От первой она отличается только тем, что в ее «голове» нет боевого заряда, да еще более яркой окраской и сигнальным маячком, чтобы эту дорогую игрушку можно было найти после выстрела. Стреляли обычно по надводному кораблю, и торпеда должна была пройти на установленной глубине точно под его днищем. Акустики пеленговали ее, и считалось, что цель поражена. После этого начинался самый важный этап в учениях – поиск этой торпеды. Искал ее весь экипаж, всплывшей к тому времени, подводной лодки; искал ее личный состав корабля-цели и, само собой, искал ее торпедолов, катер, специально предназначенный для поиска и транспортировки торпед. В основном от результата этого поиска, а не столько от точности попадания, зависела оценка, которую получала лодка за выполнение этого боевого упражнения. Поэтому, чаще всего матросу, который первым обнаруживал драгоценную торпеду, командир, в качестве поощрения, давал 10 суток отпуска. Иногда начинался шторм, и поиски заканчивались безрезультатно, (торпеда через определенное время тонула), тогда считалось, что задача №3, так называлось это мероприятие, не выполнена или, в лучшем случае выполнена на «удовлетворительно».
Стрельбы закончились и через некоторое время мы вернулись на базу. За это короткое время я успел вкусить все прелести службы на дизельной подводной лодке, когда спать приходилось на каком-то засаленном ватнике прямо на скользких от дизтоплива пайолах, таких рифленых металлических пластинах, которые в сущности и составляют палубу в отсеках ПЛ, а где утром каждому на день выдавалась кружка пресной воды. Но и об этом вспоминается сейчас с большим удовольствием, одним словом, молодость.
Короче, практика подошла к концу, нас привезли в Мурманск, где выдали отпускные билеты и отпустили на все четыре стороны, в отпуск. А уж вернулись в училище мы уже полноправными третьекурсниками и началась уже совсем другая жизнь.
_________________
Нет ничего невозможного для человека, которому не надо это делать самому...

[Иван Лукашенко]

Продолжаю оставлять на память воспоминания моего одноклассника, чуть напутал он, на Парад в Москву , мы ездили осенью 1970 года, это был Октябрьский парад. Но память у нас всех разная:
ТРЕТИЙ КУРС.

Я уже не помню, как мы про себя называли третий курс, но, надо честно сказать, что настоящие первые радости жизни мы начали познавать именно тогда. Во-первых, произошли перемены в учебе. Закончились нудные общеобразовательные дисциплины, и их место заняли специальные предметы, такие как ядерные реакторы, турбины, теория подводных лодок и тому подобные. Почти все они были секретными, конспекты велись в специальных секретных тетрадях, которые носились в большущих чемоданах с двумя ручками. Эти чемоданы, специально назначенными секретчиками получались, а после лекций или самоподготовки опечатывались и сдавались в секретную часть. (С удовольствием избежал бы неоднократного повторения слова «секретно», но заменить его просто нечем.)
С этими тетрадями у меня произошел один, весьма курьезный случай. Однажды, во время лекции по турбинам, мне невыносимо захотелось поспать, и после первой половины двухчасовой лекции я втихаря отправился в свой класс, т.е. в помещение, в котором проходили практические занятия и самоподготовка нашего взвода и, которое во время лекций, естественно, пустовало. Там я расположился на стульях и мгновенно, как это бывает только в молодости, заснул. Проснулся от звонка, оповещавшего об окончании очередного часа занятий, но время шло, перерыв заканчивался, а мои товарищи все не возвращались с лекции. Ничего не подозревая, я ждал, хоть и начал потихоньку волноваться. И вдруг в класс ворвался наш секретчик, от которого я и узнал, что улизнув с лекции, по привычке прихватил с собой тетрадь, в которой должен был писать конспекты. По окончании занятия собрали и пересчитали, как положено, тетради - одной не досчитались. А если учесть, что лекции читались для нескольких классов одновременно, то можно понять, что выяснение, чьей тетради недостает, заняло определенное время. Затем началось обычное разбирательство; сначала меня попытались обвинить в нарушении секретного делопроизводства, заключавшемся в выносе секретной литературы, но потом это обвинение само собой отпало, т.к. выяснилось, что в моей тетради нет ни одной записи, я вообще не очень любил конспектировать. Закончилось все тем, что преподаватель посадил меня прямо перед собой за первый стол, и я просто вынужден был добросовестно все за ним записывать. В результате науку о турбинах я постиг очень неплохо и даже в дипломе у меня по этой дисциплине стоит «отлично».
Учиться стало не только легче, но и интереснее. Больше внимания стало уделяться дисциплинам, относящимся к практической стороне нашей дальнейшей жизни, таким, например, как борьба за живучесть (БЗЖ ПЛ). Мы и не предполагали тогда, что в этой науке нам теперь предстоит постоянно совершенствоваться всю предстоящую службу на кораблях. А это было именно так, ведь умение в любых условиях, даже в полной темноте, бороться с пожарами или с поступлением в отсек забортной воды под давлением, было альфой и омегой жизни подводника. И любой из нас должен был быть постоянно готов к подобной аварийной ситуации, чтобы, в случае необходимости, действовать автоматически и без ошибок. Для отработки этих действий, на территории училища находилась даже старая дизельная подводная лодка, в которой и проводились эти учения. В ее специально оборудованных отсеках, в различных местах под напором подавалась вода и курсанты, облачившись в СГП (специальный гидрокомбинезон подводника) и включившись в ИДА-59 (индивидуальный дыхательный аппарат), заделывали «пробоину», используя раздвижные упоры, брусья, клинья и другой аварийный инструмент. Там же периодически возникали искусственно созданные пожары, как и бывает в жизни, когда вода попадает на электрооборудование; и эти возгорания необходимо было гасить, применяя все имеющиеся на корабле средства пожаротушения, от обычных углекислотных огнетушителей, до ВПЛ (общекорабельная система пенного пожаротушения). На действующих подводных лодках была еще и система ЛОХ, предполагающая подачу фреона в горящий отсек, но на тренировках она, естественно, не применялась.
Много внимания уделялось и легководолазной подготовке. Мы, конечно, не были профессиональными водолазами, но были готовы практически к любым действиям под водой. Барокамеру проходили регулярно, где давление поднималось до 10 атмосфер, т.е. как бы до глубины в 100 метров. В специальном бассейне, правда, на небольшой глубине, учились закручивать и раскручивать гайки, ремонтировать трубопроводы и проводить другой мелкий ремонт материальной части. Кроме того, отрабатывались всевозможные варианты спасения из «затонувшей» подводной лодки. Самое интересное, это выход через торпедный аппарат. Происходит это так: четыре человека в водолазном снаряжении один за другим, головой вперед заползают в торпедный аппарат, а это достаточно узкая, чуть больше 50 сантиметров в диаметре труба, и за ними закрывается задняя крышка. После этого, когда группа подает специальным железным кольцом сигнал, что у них все нормально, внутрь начинает подаваться вода и давление выравнивается с забортным. Ощущение достаточно жуткое: в кромешной тьме ты ощущаешь, как вокруг твоего, облаченного в СГП тела, поднимется, обжимая тебя, вода. Затем открывается передняя крышка торпедного аппарата, и моряки начинают по очереди выбираться из своего заточения прямо в «морские глубины», т.е. в бассейн и методом свободного всплытия поднимаются на его поверхность. Последний, покинувший «аварийную ПЛ», стуком сообщал об этом; из отсека закрывалась передняя крышка торпедного аппарата, открывалась задняя и в отсек выливалась оставшаяся в «трубе» вода. Затем все повторялось сначала с другой группой подводников, и так до тех пор, пока не оставалась последняя.. Эти, оставшиеся, должны были затопить отсек, вручную открыть обе крышки торпедного аппарата, и практически выплыть через него наружу. Такие тренировки проводились и на действующем Флоте для экипажей подводных лодок ежемесячно (за исключением последней стадии, разумеется), для чего каждая база имела свой полигон БЗЖ. Надо признаться, что умение выходить из затонувшей ПЛ могло иногда и пригодиться. Так, когда в восьмидесятых годах на Камчатке затонула атомная подводная лодка (повторюсь, но еще раз напомню, что я специально не называю ни тактические номера кораблей ни точные даты аварийных происшествий, так как боюсь обвинений в разглашении военной тайны), погибло шестнадцать подводников, но большая часть экипажа все же смогла покинуть лежащую на грунте субмарину именно через носовые торпедные аппараты и используя шлюзовую камеру в корме. Подробнее обо всех этих трагических событиях я надеюсь написать несколько позже.
А пока мысленно вернусь в 1969-70 годы, т.е. на третий курс. И скажу сразу же, что интереснее стало не только учиться, но и жить. Как-то незаметно ушли в прошлое бесконечные наряды на работу и службу, появилось достаточно свободного времени, чтобы ходить в увольнение так часто, как хотелось бы, (естественно, если ты был свободен от вахт и караулов). Но даже и эта возможность как-то потеряла свою актуальность, потому что вдруг стало ясно, что вместо того, чтобы проходить всю эту тягостную процедуру подготовки к увольнению, гораздо проще просто перелезть через забор, благо территория огромная, а забор невысок, и вот ты уже на свободе. В те времена военным категорически запрещалось переодеваться в гражданскую одежду, но практически у каждого было что-то из «гражданки», хотя бы спортивная форма, чтобы не появляться в городе в военном. Я, так даже сшил себе костюм, в котором и дефилировал по Севастополю до самого выпуска, да и потом, в первые офицерские годы он мне еще неплохо послужил.
Все больший интерес к нам, как к потенциальным женихам, стали проявлять местные девушки. Так на танцах, которые были основным развлечением молодежи того времени, мы уже не жались по углам, а чувствовали себя настоящими хозяевами положения. Вообще об отношениях, складывавшихся между местными девицами и курсантами, стоит рассказать особо. Дело в том, что в Севастополе, кроме нашего училища было еще одно Военно-Морское училище - «Нахимовка», т.е. ВВМУ им. Нахимова, которое готовило офицеров в основном для надводных кораблей. Так вот, выйти замуж за будущего офицера ВМФ, было сокровенной мечтой подавляющего большинства юных Севастопольских леди. Ведь такой брак сулил им на долгие годы гарантированное, по крайней мере финансовое, благополучие. Поэтому курсанты старших курсов были желанными гостями в любом доме, где имелись невесты «на выданье». Обо всем этом я думаю написать позже, когда повествование доберется до пятого курса. А пока только отмечу, что сам я каким-то чутьем чувствовал опасность, а так как боялся быть окольцованным раньше времени, то всячески избегал серьезных отношений с молоденькими представительницами прекрасного пола. И был в этом, надо отметить, совершенно прав.
Еще третий курс запомнился мне тем, что именно тогда я заболел гайморитом, которым мучаюсь всю жизнь, и который сыграл весьма своеобразную роль в моей дальнейшей службе.
Именно тогда я впервые попал в госпиталь, где мужественно переносил ежедневные проколы гайморовых пазух, уколы и УВЧ. В госпитале очень неплохо кормили, там была прекрасная библиотека, а если к этому еще добавить симпатичных медсестер, которым с удовольствием помогал коротать длинные ночные дежурства, то можно понять, что я отнюдь не спешил с выпиской. В дальнейшем мне еще не раз пришлось посетить это гостеприимное лечебное учреждение и, надо признать, я сохранил о нем самые приятные воспоминания.
Но не только радостями жизни был наполнен этот год. Многие из нас, почувствовав свободу, после двух лет сплошных притеснений, совсем потеряли бдительность. Почти все начали потихоньку выпивать, а так как опыта в этом серьезном деле ни у кого не было, а в городе еще мало у кого были «конспиративные квартиры», где можно было бы переодеться в гражданское, то, естественно, начались «залеты» в комендатуру. А попасться туда по пьянке, да еще, не дай бог, будучи в самоволке, означало неумолимое отчисление из училища. Вернувшегося из города, и попавшегося в непотребном виде кому-нибудь из командования, либо одному из дежурных офицеров, ждало суровое наказание: месяц «без берега» и лишение очередного отпуска; но угодившего в лапы военного коменданта полковника Голубя, только чудо могло спасти от отчисления. Но однажды такое чудо произошло, и именно со мной и моими друзьями.
Как-то раз, мы, четверо неразлучных однокурсников: Женя Вивчарь, о котором я уже упоминал, Леша Будаква, Виталик Ершов и я, попали в теплую компанию, где немного выпили, попели под гитару и в прекрасном настроении возвращались домой. Но добраться до спасительного последнего катера в Голландию в тот вечер, нам было не суждено. Немного не доходя до Графской пристани нас остановил какой-то патруль, для рутинной проверки документов. Мы держались молодцами и поэтому даже не попытались спастись бегством, а спокойно протянули Начальнику патруля свои увольнительные билеты. Но его натренированный нос сразу же уловил исходящий от нас, пусть даже и слабый, запах алкоголя и наша участь была решена. Короче, переночевать нам пришлось в тесной и душной камере гарнизонной комендатуры, битком набитой пьяными матросами, которых никто и ниоткуда отчислить не мог, и если их и ждало какое-то наказание, так это, максимум, несколько суток гауптвахты, что было не на много хуже беспросветной службы на родных кораблях. Да и это было не так-то легко сделать. На гарнизонной гауптвахте всегда был полный аншлаг, так что для того, чтобы посадить туда какого-нибудь «доставшего» всех матроса, надо было, как минимум, поставить бутылку ее начальнику. В училище, правда, была своя «губа», т.к. командование понимало, что будет если посадить будущего офицера в одну камеру с матросами, многие из которых будущих офицеров люто ненавидели. Так вот, в родном исправительном учреждении редко сидело больше одного-двух человек, да и то, как правило, перед отчислением из училища за какой-нибудь грубый проступок. И поэтому, когда утром за нами прибыл командир роты, капитан 3 ранга Арчаков, доведенный совместными усилиями курсантов, за эти неполные три года, до полной седины; мы прекрасно знали, что нас ждет. И решили просто так не сдаваться, а попытаться поломать уже сложившуюся годами традицию, когда доказать свою правоту курсанту было совершенно невозможно. Именно поэтому мы в один голос стали доказывать, сначала командиру роты, а затем, во время обязательного, хоть часто и откровенно формального разбирательства, что произошла трагическая ошибка, и мы вообще кроме молока в училищном буфете ничего не пьем. Со слезами на глазах, мы уверяли командование, что патруль забрал нас по ошибке, т.к. заподозрил в подделке увольнительных билетов, а в комендатуре, мол, не стали разбираться, а сразу же засунули нас в камеру, где мы, ни за что ни про что, и провели целую ночь. И случилось чудо. Мало того, что командование тоже не особо хотело «вешать» на училище сразу четыре грубых проступка, так еще выяснилось, что начальник патруля, задержавший нас, этим же утром ушел на своем корабле в море, месяцев этак на восемь и провести нам с ним очную ставку нет ну никакой возможности. А мы били себя в грудь и требовали взять у нас анализ крови на алкоголь, чтобы доказать свою полную невиновность.
Нам пошли навстречу и даже повезли в госпиталь для взятия этого анализа, но и тут фортуна была на нашей стороне, ибо в госпитале заявили, что подобные анализы они делают лишь при возбуждении уголовных дел, а так, извините. И вот, можете мне поверить, что хоть все и понимали сюреалистичность всего происходящего, командованию пришлось сделать вид, что нам поверили. Влупили каждому по месяцу «без берега» за «нарушение общественного порядка в городе», и все остались довольны. Больше всех радовался результату разбирательства наш любимый командир Арчаков, т.к. он тоже избежал очередного «фитиля» за слабую воспитательную работу с подчиненными.
Но так везло далеко не всем. Обычно все заканчивалось на общеучилищном построении, когда звучала команда: «Курсант такой-то, выйти из строя!». Затем зачитывался приказ об отчислении этого бедолаги за грубый проступок из училища и направлении его для прохождения дальнейшей службы на Флот. Причем годы обучения в общий срок службы не засчитывались. Затем раздавалась другая команда: «Матрос такой-то, для прохождения дальнейшей службы на Флоте, шагом марш!». И вчерашний курсант, перед строем всего училища, с собранным заранее вещмешком, направлялся к поджидавшему его офицеру, который и должен был доставить его к месту дальнейшей службы. Надо отметить, что подобные показательные публичные экзекуции проводились довольно часто, но был ли в них хоть какой-то толк, сказать не берусь. Ведь главной заповедью курсанта была постоянно внушаемая нам старшими товарищами мысль: «Не того бьют, кто пьет, а того, кто попадается». Но, как бы там ни было, зимний отпуск в этом году мы, так называемые «политики», вынуждены были провести в стенах родной «Альма матер», днем коротая время за преферансом, а вечера, да иногда и ночи проводя в уже ставшем нам родным, городе. Благо контроля за нами не было почти никакого. А если к этому еще добавить, что все уезжающие, по традиции, сдавали остающимся по рублю, то можно понять, что мы прожили это время совсем неплохо. А вскоре, т.е. уже в апреле, мне все же удалось побывать дома, и этому способствовали весьма необычные обстоятельства.
Дело в том, что в те времена, по большим праздникам в Москве проводились военные парады и в них по очереди принимали участие Военно-Морские училища. И как раз в этом году такая честь выпала «Голландии». За месяц до этого мероприятия воинские части, которым предстояло демонстрировать мощь Советской Армии и Военно-Морского Флота, отправлялись в Москву на тренировки, ведь, как я уже говорил, чтобы на параде красиво пройти, с военных должно семь потов сойти. Извините за невольный каламбур. Но, так как большинство наших курсантов были родом из провинции, то радость от перспективы провести целый месяц в столице, была даже сильнее отвращения к ежедневным многочасовым строевым занятиям. К тому же, в свободное время для участников будущего парада проводились различные экскурсии, посещения театров, музеев и тому подобные развлечения. А если добавить к этому еще и увольнения в город, то просто не жизнь, а сплошная веселуха! Но меня все это особо не прельщало, так как в Москве жили мои бабушка с дедушкой, и я проводил у них почти все школьные каникулы, да и часть курсантских отпусков тоже. А так как у меня к этому времени начались определенные проблемы с желудком, то мне не составило большого труда симулировать очередной острый приступ гастрита и лечь на время в санчасть. Таким образом «цирк уехал, а клоуны остались», и одним из них был конечно же я. Училище обезлюдело, в нашей роте, например, нас осталось всего четверо умников, днями напролет игравшими в «преф» и мучающимися от безделья. Контролировать нас было некому, так как все командование вместе с курсантами также отбыло в Москву. И тогда я принял, кажущееся мне теперь безрассудным, решение –собрался и уехал домой, договорившись с оставшимися, чтобы в случае проверки и обнаружения моего отсутствия, дали бы мне срочную телеграмму и я на следующий же день прилетел бы назад. Правда, нужно иметь в виду, что к тому времени нам стало известно, что отчисленные из училищ курсанты, при условии добросовестной, в течение полугода службы, благополучно демобелизовывались, а не служили, как им было обещано, еще три года. И тогда нет- нет, да и стала проскальзывать мысль: «А не послать бы все подальше …». Так что «залететь» я особо не боялся, но, тем не менее, все прошло на удивление гладко, и я возвратился в училище только недели через две. А тут как раз вернулись в родные пенаты наши мастера строевого шага и жизнь вошла в свое привычное русло.
Тем временем третий курс закончился так же, как и два предыдущие. И снова мы отправились на практику на Север, на этот раз в Гаджиево, где располагалась основная база атомных подводных лодок. Вообще, любая поездка на практику всегда была, сама по себе, довольно увлекательным приключением. Без малого две сотни курсантов были разбросаны по нескольким вагонам вперемежку с гражданскими; девушки, даже из других вагонов, с удовольствием приходили послушать морские песни под гитару, а во что превращались купе проводниц, об этом Вы можете только догадываться. Начальство нас почти не беспокоило, т.к. сразу же по отправлении состава, сопровождающие курсантов офицеры удалялись в вагон-ресторан и появлялись перед нами, слегка помятыми, уже перед самым прибытием на конечную станцию. А если к этому добавить, что и в припасенной заранее водке у нас не было недостатка, то можно понять, как нам было весело. В Москве была пересадка и разрыв между поездами составлял около 12-ти часов, так это время мы проводили как кому вздумается, но чаще всего просто бродя по столичным улицам. Я успевал проведать своих бабушку с дедушкой, и возвращался назад с поистине несметным количеством провизии.
Но эта «лафа» скоро кончилась. Дело в том, что за год до этого, курсантам ехавшим на Север на практику, кто-то передал в Москве целую канистру спирта. Так наши доблестные гардемарины устроили грандиозную пьянку, во время которой часть спирта разлили и ничего лучше не смогли придумать, как попытаться этот растекшийся по полу спирт, выжечь. Короче, вагон сгорел буквально за несколько минут, курсанты в одних спортивных штанах и тельняшках еле-еле успели из него повыскакивать, и только чудом никто не погиб. Движение на этом участке дороги было приостановлено на несколько часов, пока с рельсов убирали обуглившиеся обломки, убытки исчислялись миллионами и, само собой, было возбуждено уголовное дело. Четверо зачинщиков, в купе которых и началась попойка, были посажены на разные сроки в тюрьму, руководителя практики и командира роты отправили в отставку без пенсии, а условия переезда к месту практики ужесточились до крайности. Так, во-первых, всех едущих курсантов, а это обычно были две роты, или что-то около двухсот человек, помещали в один вагон, который запирался и не открывался ни на одной станции. Теснота была страшная, а спать некоторым приходилось даже на полу. Мне так досталась третья верхняя боковая полка, где я и спал, привязавшись к проходящей там трубе, т.к. иначе невозможно было удержаться на столь узкой, не приспособленной к тому, чтобы там спали, полке. Во-вторых, начальство ехало в одном вагоне с нами, а не в купейном, как раньше. И, в-третьих, на вокзале в Москве нас все 12 часов держали в строю, отпуская лишь периодически в гальюн. По поводу всех этих драконовских мер мы сложили песню на популярный тогда мотив, слова к которой, скажу без ложной скромности, в основном написал я сам. Начиналась эта шутливая песенка словами: «В один вагон всю роту запихали…к тому же денег ни рубля не дали.». А вот заканчивалась она весьма оптимистично: «Но все ж начальству рано веселиться, ведь кто хотел, сумел-таки напиться!». И это было истинной правдой. Но предшествовало этому весьма драматическое, и одновременно весьма курьезное событие. Дело в том, что еще в Севастополе, зная, что перед отправлением на вокзал нас будут тщательно обыскивать, мы все вещи командира роты распихали по своим рюкзакам, а его чемодан полностью забили бутылками с горячительными напитками. А так как вещи офицеров, естественно, никто не проверял, а чемодан нес кто-то из курсантов, то обнаружить спиртное никто, казалось, не мог. Но жизнь внесла коррективы в наши планы: перед самой посадкой в вагон, Арчакову вдруг срочно понадобилось что-то взять из своего чемодана; он открыл его и… По-моему, но сам был не рад, что сделал это, но было поздно и он обязан был принять меры к устранению этого безобразия. И вот, под угрюмыми взглядами оставшихся без спиртного курсантов, все это богатство было безжалостно вылито на землю. А затем нас разместили в вагоне, закрыли его двери на замок и поезд тронулся
_________________
_________________
Нет ничего невозможного для человека, которому не надо это делать самому...

[Иван Лукашенко]

Здесь часть повествования моего одноклассника о начале его офицерского пути. Большая просьба к умеющим это делать, не переправлять этот материал Покровскому и его братьям, на это нашей воли нет!!!

Лето 1972го года. Училище закончено, забудьте. Почти как в итальянском фильме «следствие окончено, забудьте». Так и здесь, хочется поскорее оставить за кормой, т.е. за спиной систему, как мы тогда почему-то называли нашу альма- матер, и поскорее отправиться навстречу приключениям, которые, как мы были уверены, ждали нас впереди. Практически все выпускники были распределены по флотам, Северному и Тихоокеанскому, куда после небольшого отпуска и отправились. Некоторые, еще во время стажировки, присмотрели себе желаемую должность на какой-либо подлодке, но большинство было отдано на милость отделов кадров. Вот и я, прибыв в славный город Владивосток, отправился в отдел кадров КТОФ. Правда, сразу же сложилось впечатление, что меня там не ждали. Причина была мне не ведома, и я неделю ходил в это не очень гостеприимное заведение ежедневно, как на работу. И, наконец, какой-то довольно грубый офицер сообщил мне, что согласно личному делу я не годен к службе не подводных лодках, и поэтому мне у них делать нечего. Я конечно подозревал, что такое будет возможно, т.к. заработал себе гайморит во время бесконечных нарядов вне очереди,особенно на первых курсах. Но не ожидал, что это будет так серьезно.Просьбы отправить меня служить на какой-либо надводный корабль, услышаны почему-то не были. Мне сообщили, что надводных кораблей с ядерной энергоустановкой еще почему-то не построили, и ждать должности по специальности мне придется довольно долго. А ничего другого мне предложить они не могли. И тут выяснилось, что держать меня за штатом уже было невозможно, и мне просто выдали предписание явиться в штаб тыла КТОФ, куда я и направился.А вот там моему появлению действительно обрадовались. Причин было несколько: во-первых, это реальная нехватка офицерского состава с высшим образованием. Подавляющее число офицеров тыла имели тогда среднетехническое, и для дальнейшего карьерного роста не годились, а флот в те годы стремительно расширялся, ни и тыл флота, естественно, вместе с ним. Во вторых, моя специальность называлась инженер-механик по спецэнергоустановкам. И не важно, что подводных лодок, т.к. главное заключалось в слове «спец».Поэтому меня и направили служить старшим офицером на передвижной склад СПЕЦтоплива. Я нарочно выделил тут приставку-спец, чтобы было видно, что лучше меня на эту должность найти кандидата было не возможно. Часть располагалась недалеко от Владивостока. Не называю точного места специально, а вдруг она все еще там и находится, и меня привлекут за разглашение военной тайны. Хотя какая уж тут тайна, если можно было спросить любого прохожего, где находится часть со столь экзотическим названием, и тебе немедленно все бы рассказали, да и показать вполне могли.Командиром части, да и вообще моим первым командиром, был майор Акимов. Личность незаурядная, добряк, но явно не семи пядей во лбу. К тому же, тоже имевший среднетехническое образование, а потому сразу же почувствовавший во мне будущего конкурента, и моментально затаивший мечту меня куда-нибудь сплавить. (И это ему, к моему счастью, вполне удалось). Но об этом, и о том, как закончилась его карьера, и при этом без моего участия, чуть позже. А пока вкратце опишу эту воинскую часть, чем она занималась и личный состав ее обслуживающий. О предназначении данной в/ч можно было судить по ее названию. Склады ракетного (спец) топлива, соответствующие (спец) бензовозы для его перевозки и казармы личного состава, в основном водителей этих самых бензовозов. Водители носили морскую форму, имели звание – матрос или старший матрос, но потом уже младший сержант и т.д. Почему так, никому было не ведомо. Из офицеров, кроме командира части был один двухгодичник, Гриша Волобуев, несчастный бывший студент, которого насильно, после института направили служить, и с которым мы сразу же сдружились. Денег платили мало, питаться приходилось в столовой за свой счет (то, что готовили в части, есть было невозможно), а выпить хотелось почти постоянно, потому что заняться было больше нечем. И я нашел выход из положения. Мы покупали ящик салицилового спирта по 7 копеек за 100 граммовый пузырек, переливали в 3-х литровую банку и насыпали туда соду. Все это бурлило, пока сода взаимодействовала с салициловой кислотой, а когда реакция заканчивалась, сода спокойно опускалась на дно. Осадок отцеживался, и оставалось почти 2 литра 70-ти градусного спирта, который помогал нам сгладить безумно скучную службу. Мы оба, по разным причинам, совершенно не хотели служить, поэтому нам было совершенно наплевать, как на наше поведение смотрит начальство. Я сразу же по приходу в часть написал рапорт с просьбой о демобилизации, и ждал реакции на него от командования. И реакция последовала. Меня вызвал к себе на ковер начальник топливной службы тыла КТОФ, который долго разглагольствовал о том, что меня ждет блестящая карьера, через год обещал досрочно присвоить звание старлея, а еще через год отправить в академию тыла и транспорта. Намекал при этом, что заведовать ГСМ (горюче-смазочными материалами) это ох как почетно и замечательно. Но, почему-то, я не внял его словам. В то время, как мои сокурсники бороздили океаны, я не мыслил себя, служащим на складе, пусть даже и складе ракетного топлива… Ведь в нашем представлении, любой склад представлял собой огромный деревянный сарай с навесным замком и охраняемый старым сторожем с берданкой.Увидев решимость, с которой я отверг столь заманчивое предложение и мое твердое желание добиваться увольнения, пусть даже «по- плохому», было принято решение загнать меня туда, где Макар телят не пас, и где от меня командованию не будет беспокойства. А я, тем временем, в составе офицерского полка тренировался к параду на 7-е Ноября. Происходило это так: рано утром матрос Золотухин начинал заводить наш старенький ГАЗ-69, таская его на прицепе за бензовозом Урал. Где-то часа через два, газик начинал фыркать и я знал, что надо выходить. Затем на этом расхристанном и разбитом подобии машины мы ехали во Владивосток, где и проходили тренировки. Правда, поучаствовать в самом параде мне не давелось, так как пришел приказ о срочном откомандировании меня в распоряжение Владимиро-Ольгинского отдела тыла флота (бухта Ольга, залив Владимир). Как это ни странно, но именно там, в поселке Норд-Ост в 30-х годах служил мой дедушка, а мама училась в интернете в Ольге, т.к. больше учиться было негде. Короче, круг замкнулся. И вот я на «кукурузнике», т.е. стареньком биплане с неизменными двумя своими чемоданами с формой одежды, полетел навстречу своей судьбе.
Ну, а перед тем, как мне предстояло отправиться к новому месту службы, в нашей части произошло маленькое ЧП, о котором коротко расскажу. Шла заправка бензовозов ракетным топливом. Мероприятие серьезное и достаточно опасное, но также и довольно рутинное. И вот, во время этой, сложной операции, на территорию хранилища, через неизвестно почему незакрытые ворота, въезжает нашГАЗик с майором Акимовым. Он выходит из машины и сразу же закуривает, чего делать нельзякатегорически. У всех при входе даже спички отбирают. Все в противогазах, а непосредственные участники этого процесса еще и в защитных костюмах,а тут такое… К Акимову подбегает прапорщикруководящий погрузкой, что-то орет через противогаз, пытается отобрать у него и погасить сигарету, на что наш герой спокойно так отвечает: «мне можно, я командир». После этого мы видели его лишь один раз, когда он в сопровождении представителя штаба, приезжал забрать из кабинета свои вещи. И его дальнейшая судьба меня тогда мало интересовала, т.к. буквально на следующий день я отправился в аэропорт, чтобы лететь к своему новому месту службы.
Удивительно, но в поселке Кавалерово, где располагался аэропорт назначения (маленький деревянный сарай), меня встречали. Грузовик ГАЗ-66, в кузове которого (в кабине кроме водителя сидел старший, куда же без этого) меня и привезли в поселок Тимофеевку, что-то вроде центра разбросанных за километры друг от друга поселений. Тут был даже Дом Офицеров, в кафе которого я впоследствии частенько перекусывал. Здесь же располагался штаб, куда меня благополучно и доставили. Кроме дежурного по штабу и его помощника, по случаю выходного дня,в здании никого больше не было, и доложить о прибытии было некому. Тем не менее, мне любезно открыли один из кабинетов, временно превращенный в нечто вроде гостиницы, с двумя матросскими койками, столом, стульями и прочими гостиничными атрибутами, где я и поселился, и где прожил ближайшие несколько месяцев.
А с утра началась обычная рутинная жизнь: представление начальству, ознакомление с частью и личным составом, определение объема должностных обязанностей и прочая и прочая… Должен признаться, что большинство служащих тут офицеров, были списаны из реальных боевых подразделений и частей по самым разным поводам, чаще всего за пьянку. Так и командир, в распоряжение которого меня прикомандировали, майор со странным именем Вильгельм Феодосьевич, пил по-черному. Даже не хочется рассказывать о тех случаях, свидетелем которых я был. И это еще больше убеждало меня в том, что оставаться служить в этом диком месте, где кроме всего еще и тигры воровали собак, охранявших селады, никак нельзя. И я начал бомбардировать письмами (электронных писем тогда еще не придумали) все возможные инстанции, от Министра Обороны, до ЦК КПСС, хоть сам и был беспартийным. В своих посланиях я не касался вопроса негодности по состоянию здоровья, а просто писал, что не справедливо попал в тыл, а хочу, как и все мои боевые товарищи служить Родине на действующем флоте, а точнее на подводной лодке. Я думал, что пишу «на деревню дедушке», и был готов к предстоящему трудному пути уволенного по дискредитации воинского звания офицера. Но какое-то из этих писем все же нашло своего адресата, и, хоть я и не знал тогда об этом, какие-то шестеренки в отделах кадров закрутились, а т.к. корабли в те времена ускоренно строились и в плавсостав офицеры были жизненно необходимы, моя судьба как-то сама собой решилась. Но я, повторяюсь, ничего этого не знал, и продолжал службу на этом треклятом топливном складе.
Назначением этих топливных складов (уже без приставки «спец»), было снабжение соляркой и другими видами ГСМ небольших кораблей, торпедных катеров и дизельных подводных лодок, заходивших в нашу незамерзающую бухту на зимовку.
И вот, однажды, к нам прибыл танкер с дизтопливом, которое, после взятия анализов, оказалось не кондиционным, т.е. свыше нормы запачканным мазутом. Видимо танки были плохо промыты. По идее танкер надо было бы «заворачивать» назад, и чем бы все закончилось для капитана, не надо было даже гадать. Так вот, чтобы скрыть эту позорную ситуацию, капитан «накрыл великолепную поляну» и,пока всю ночь шла разгрузка этого суда, они с нашим командиром,устроили грандиозную пьянку, закончившуюся тем, что все участники этого действа, включая шофера нашего грузовичка, перепились вусмерть. Было раннее утро, мы загрузили всех в кузов, за руль сел прапорщик, который единственный имел права, правда, на мотоцикл.И вот, когда мы уже развезли всех по домам и ехали в гараж, прапорщик не справился с управлением и машина перевернулась. Благодаря глубокому снегу мы не пострадали, а просто вылетели из кабины. Пока искали тягач, чтобы выдернуть машину, откуда-то,в такую-то рань, появился начальник ВАИ, и мы с несчастным прапорщиком оказались во всем виноватыми. Но не выдавать же товарищей, и хоть всем все было ясно, нам обоим врубили по 5 суток ареста. Просидели мы всего по трое суток, т.к. настала амнистия по случаю 23-е февраля, Дня СА иВМФ. А на следующий после торжественного собрания день, меня вызвал к себе командир части капитан 2 ранга Гофмеклер, бывший в прошлом командиром эсминца, и сосланный в эту глухомань, видимо, из-за фамилии. Не припомнив мне никаких отрицательных моментов и поблагодарив за службу; а я лично, например, при помощи того же прапорщика, ввел в строй не работавшую второй год котельную. До того весь штаб согревался электронагревателями и женщины сидели на работе в валенках… Так вот он вручил мне приказ о назначении меня на подводную лодку на должность командира группы дистанционного управления (КГДУ). Отправиться я должен был немедленно, чтобы успеть к началу занятий нового экипажа в учебном центре, который находился в городе Палдиски, под Таллинном, Эстонской ССР. И я снова полетел через всю страну, но уже в обратном направлении. Сердце пело от радости, наконец-то сбылась моя мечта, и скоро уже я окажусь на подводной лодке. Ага! Как бы не так, и для меня на этом пути все еще только начиналось. По прибытии в Палдиски, после представления командиру экипажа капитану 2 ранга Ломову Эдуарду Дмитриевичу (будущему Герою СССР) , ныне уже покойному, выяснилось, что моего личного дела еще нет, а без него невозможно проходить в учебный центр на занятия. Потому что для этого нужен был допуск к секретному делопроизводству, а он-то как раз и находится в личном деле. Какое-то время я бил баклуши, занимался безобразиями, о которых даже говорить не хочется, и хоть и понимал, что все больше и больше отстаю от своих товарищей, но сделать ничего не мог. А вот когда личное дело все же пришло, выяснилось, что к службе на ПЛ я не годен, и что делать со мной дальше, никто не знает. Дело в том, что назначен я был приказом Министра Обороны, и идти к нему, чтобы он отменил свой же приказ, никто бы не отважился. И было принято компромиссное решение, меня отправили в Ленинград в Центральный госпиталь ВМФ, что бы ВВК определила степень моей годности или негодности. На приеме у начальника ЛОР отделения, очень приятного уже не молодого врача, были поставлены все точки над и. Я попросил лежавших в этом же госпитале курсантов и они принесли мне несколько бутылок коньяка, одну из которых мы с этик врачом и распили, а остальные он принял в качестве презента.( В этом мире ничего не меняется и это часто помогает выходить из затруднительных положений). Затем, на заседании Военно-Врачебной комиссии (ВВК) он заявил, что затемнения в пазухах у меня от многочисленных проколов, а так я совершенно здоров. Председатель комиссии спросил, действительно ли я так сильно хочу служить на подводной лодке, ведь им, чаще всего, приходится сталкиваться с желающими любыми способами списаться на берег. Получив мое заверение, что если надо, то я могу стать перед ними на колени, т.к. жизни без этой своей мечты не представляю, меня попросили выйти в коридор.После небольшого совещания, комиссия приняла решение допустить меня к службе на подводных лодках, без ограничений. На этом мои злоключения закончились, и я вернулся в свой, уже по-настоящему родной экипаж, постоянным его членом.
Впереди предстояло преодолеть еще немало трудностей, чтобы стать настоящим морским офицером, но это уже совсем другая история.
_________________
Нет ничего невозможного для человека, которому не надо это делать самому...

[Валерий Кончаков]

В ЭТИХ ТЕКСТАХ ПРЕКРАСНО ВСЁ!!!!
_________________
КАПИТАЛИЗМ ЕСТЬ ЗЛО!!!!Я ПРОТИВ КАПИТАЛИЗМА В РОССИИ!!!!